Пенза, 25 июля 2017. PenzaNews. Главный врач пензенского областного онкологического диспансера Виталий Серебряков дал интервью редактору ИА «PenzaNews» Светлане Полосиной, в котором рассказал о ситуации с онкозаболеваемостью в регионе и современных методах лечения злокачественных новообразований, пояснил, почему возникла необходимость в строительстве нового корпуса медучреждения, а также поделился планами по оборудованию палат для аутотрансплантации костного мозга.

Фотография © PenzaNews Купить фотографию

— Виталий Сергеевич, спасибо, что нашли в плотном графике время для интервью. Я искренне надеюсь, что оно позволит читателям ближе познакомиться с деятельностью учреждения, которое Вы возглавляете. Поводом для нашей беседы стала появившаяся примерно месяц назад информация о планах по строительству в Пензе нового корпуса онкодиспансера. Прежде чем мы поговорим о том, какие возможности он откроет для врачей и пациентов, хотелось бы остановиться на дне сегодняшнем. Охарактеризуйте, пожалуйста, общую обстановку с онкологическими заболеваниями в Пензенской области.

— Проблема злокачественных новообразований является актуальной не только для России, для Пензенской области, но и в целом для всего мира. Почему это происходит? Потому что продолжительность жизни населения растет, а заболеваемость онкологией наиболее высока в возрастном периоде от 60 до 69 лет.

Есть ряд показателей, которые характеризуют онкоситуацию.

Например, онкозаболеваемость. Она по нашему региону за 2016 год составила 515 случаев на 100 тыс. населения. В среднем по России показатель — 407 на 100 тыс. населения, то есть у нас в среднем больше почти на 25%. Сразу возникает вопрос: «Почему?» Люди как правило начинают говорить о Леонидовке [село в Пензенской области, где возведен объект по хранению и уничтожению химического оружия], экологической ситуации. Но если мы посмотрим на заболеваемость в развитых странах, она там иногда еще выше: в Нидерландах — 600 случаев на 100 тыс. населения, в Японии — около 500.

Этот показатель зависит и от возрастной структуры населения. Если продолжительность жизни будет расти, а рождаемость останется не столь высокой, то структура населения сместится в сторону лиц пенсионного возраста. Если их получится большой процент, то и заболеваемость будет выше, это нормально.

Еще она зависит от тех мероприятий, которые направлены на активное выявление онкопатологий. Это в первую очередь эффективность диспансеризации, все виды профилактических медицинских осмотров, скрининговые мероприятия, направленные на выявление рака предстательной железы у мужчин, рака молочной железы и шейки матки у женщин, а также флюорография, которая позволяет заподозрить онкологию легких. Поэтому когда эти мероприятия на территории работают эффективно, количество заболевших тоже выше. Если процент активного выявления онкологии в среднем по России составляет 23%, у нас он 32%.

— От чего именно высчитывается этот процент?

— От общего количества выявленных случаев в целом на территории за год. Грубо говоря, в Пензенской области мы выявляем около 6 тыс. пациентов с онкозаболеваниями, так вот из них треть — как раз за счет диспансеризации, профосмотров и скринингов. Наш регион вообще в прошлом году был вторым в России в этой теме.

Для чего это нужно? Профилактические осмотры и диспансеризация охватывают тех пациентов, у которых клинически заболевание еще никак не проявляется. Они позволяют диагностировать его на ранних стадиях. Это очень важно, потому что если у пациента выявлена онкология на I или II стадии, вылечить можно в 80% случаев.

Ранее активное выявление позволяет сохранять жизнь нашим пациентам, а это самое главное.

Есть еще такой индикатив, как онкосмертность, который обычно пугает население, но он дает возможность понять объективную картину. Он по итогам 2016 года составил в Пензенской области 201 случай на 100 тыс. населения, что соответствует среднероссийскому показателю.

Понятно, что иногда медицина бессильна, особенно в тех случаях, когда мы имеем IV стадию, отдаленные метастазы. Но это не значит, что не нужно лечиться, что у нас нет успехов по каким-то направлениям онкологии в зависимости от локализации, даже в запущенных стадиях. Однако, как правило, в этих случаях прогноз менее благоприятный.

Наряду с онкозаболеваемостью, онкосмертностью и активным выявлением успешность работы характеризует пятилетняя выживаемость. Под ней понимают процент пациентов, который будет жить 5 лет и более после того, как выявлена онкология. Это тоже очень важный показатель. Он зависит от того, когда выявили, а также правильно ли лечили.

— Про каждый показатель в отдельности все понятно, но если посмотреть на них в комплексе, о чем они свидетельствуют?

— Мы по итогам 2016 года и шести месяцев 2017-го все показатели выполнили. Они жестко контролируются нашим федеральным министерством. Когда приезжала министр [здравоохранения России] Вероника Игоревна Скворцова, она как раз отметила, что онкослужба на нашей территории работает хорошо.

То, что заболеваемость высокая, и смертность не растет, а из года в год снижается, как раз говорит о том, что мы действуем эффективно.

Хотя все это приводит к тому, что пациентов становится все больше: с одной стороны, мы их выявляем, с другой стороны — эффективно лечим. А по всем нормативным документам, если у пациента выявлено онкозаболевание, он находится на диспансерном учете пожизненно.

Просто для сравнения: в 2000 году у нас на диспансерном учете было 20 тыс. человек, на 1 января 2017 года — 39 тыс. пациентов, то есть увеличение почти в два раза.

Понятно, что если такое количество пациентов и оно так прогрессивно увеличивается, то нагрузка на онкослужбу растет колоссально — и на поликлинику, и на диагностическую службу, и на стационар. Мы ежегодно пролечиваем примерно 13,5 тыс. пациентов, операций выполняем более 6 тысяч.

— Это только жители Пензенской области?

— Цифры, которые я назвал, да. Хотя к нам приезжают и из Саратовской области, и из Мордовии, потому что наш онкодиспансер и в целом в России, и в Приволжском федеральном округе котируется. У нас внедряется много новых методик и технологий — и в части диагностики, и в части лечения, и освоения оперативных мероприятий. Поэтому пациенты есть иногородние. Приезжают они к нам, и немало, но в основном — на радиотерапию и на хирургические методы лечения. Химиотерапия, как правило, проводится у себя, на местах, потому что она требует только лекарственного обеспечения, а каких-то суперметодик не нужно. Есть стандартная схема, которая зависит от локализации опухоли, ее клеточного строения, сопутствующих патологий, возраста, стадии онкопроцесса. Единственное, что необходимо — приобретение тех лекарственных препаратов, которые входят в схему.

— Виталий Сергеевич, давайте определимся с терминами. В обычной жизни слова «рак» и «онкология» используются как синонимы. Верно ли так их употреблять, и какой термин является корректным?

— Злокачественное новообразование, онкология и рак — это в принципе одно и то же. Единственное, есть еще такое понятие, как новообразование. Оно может быть не только злокачественным, но и доброкачественным.

— На Ваш врачебный взгляд, рак — приговор или все-таки нет?

— Я однозначно хочу сказать, что рак на сегодняшний день не приговор.

У всех первая мысль, что это заболевание неизлечимо, но это неверно. На сегодняшний день оно эффективно лечится. Есть некоторые формы онкозаболеваний, при которых даже в случае запущенного состояния возможно полное излечение. Это бывает при онкогематологии. Я хотел бы пациентов и их родственников попросить, чтобы они в первую очередь не опускали руки.

Важно не относиться с пренебрежением ко всем видам диспансеризации и профилактических осмотров.

За рубежом как? В 50 лет в обязательном порядке житель проходит диспансеризацию. Туда входят все виды диагностики — и фиброгастродуоденоскопия, и маммография, и необходимые анализы крови, и биохимические исследования. Если он этого не сделает, его до работы никто не допустит. Поэтому выявляемость на ранних стадиях у них намного выше.

У нас же как получается? В здоровье пациента почему-то в первую очередь заинтересована система здравоохранения. Хотя во всем мире доказано, что на смертность и продолжительность жизни здравоохранение влияет примерно на 15%, а остальное — это культура, это социально-экономическое развитие общества, это желание самого человека заниматься своим здоровьем.

На сегодняшний день не существует универсального метода диагностики, который бы позволил понять, что у пациента нет онкологии. Нет универсальной жалобы, которая бы дала сигнал, что у человека точно она есть. На ранних стадиях очень часто пациент вообще никаких жалоб не предъявляет, либо они не носят столь специфический характер.

Хотя у всех докторов, особенно первичного звена, всегда должна быть онконастороженность. Они должны выполнять все необходимые мероприятия для того, чтобы онкологию исключить, а если есть какие-то подозрения — направить к нам, в консультативную поликлинику.

— Виталий Сергеевич, с чем сталкивается пациент, у которого выявлено онкологическое заболевание, и его семья? К чему нужно быть готовыми? Какую помощь таким людям предлагает пензенский онкодиспансер?

— Как правило, наши пациенты проходят несколько стадий. Сначала это шок. Потом у них появляются обида и злость. Они начинают искать ответы на вопросы: «Почему это произошло со мной?» и «За что мне это наказание?» В этот момент они находятся в таком состоянии, что все вокруг не то, все не так, все против них.

Затем наступает период депрессии. Самое главное для родственников в этот момент — поддерживать пациента. Нужно помнить, что это лечится и лечится успешно. От психологического настроя результат зависит очень сильно.

Мы, медицинские работники, тоже должны вести себя с пациентом в рамках той этики и деонтологии, которая на сегодняшний день обозначена. Мы должны внушать ему надежду, завоевывать его доверие. Хотя все люди индивидуальны, мы должны к каждому пациенту находить те слова, на основании которых он обрел бы новые силы для борьбы с недугом.

Медицинские работники — тоже люди. Если брать синдром профессионального выгорания, то реаниматологи и онкологи — это две специальности, которые ему наиболее подвержены. Поэтому должно быть взаимное уважение: у врача, медсестры — к пациенту, у пациента — к медицинскому работнику.

Задача у нас одна — справиться с этим заболеванием. Если идут взаимные упреки, конфликт и недопонимание, ничего хорошего из этого не получится.

— Какая-то психологическая служба в учреждении предусмотрена, чтобы помочь тем больным, которые по разным причинам не могут опереться на родных?

— Однозначно. Все люди разные. У нас разный тип нервной системы — кто-то меланхолик, кто-то флегматик, кто-то сангвиник, кто-то холерик. Здесь, действительно, нужен индивидуальный подход, и иногда врача-онколога для этого не хватает. Нужен психолог.

У нас в больнице есть психотерапевт. Если врач видит, что пациент впадает в депрессию, он назначает консультацию. Не надо этого бояться. В нашей стране почему-то считается, что если к психотерапевту обратился, значит, с головой не в порядке. Во всех развитых странах у каждого есть психолог. Ведь человеку иногда нужно выговориться или просто пообщаться с тем, в компетенции кого он не сомневается. От психического равновесия зависит очень многое в части достижения положительного результата при лечении.

— Виталий Сергеевич, если обратиться к причинам возникновения злокачественных новообразований, можете дать профессиональный совет, что должен делать человек, чтобы минимизировать риск онкологии?

— Вся система онкослужбы состоит из нескольких направлений. Первое — это профилактика, которая по большому счету не требует больших финансовых затрат, но тем не менее она эффективна.

Мы постоянно призываем жителей вести здоровый образ жизни, не курить: рак легких у тех, кто курит, встречается в 12 раз чаще. Во всем мире доказано, что активные физические нагрузки значительно снижают онкологию желудочно-кишечного тракта. Необходимо правильно питаться. Вот все говорят, что сейчас в магазинах одни консерванты, нитраты, эмульгаторы, стабилизаторы и все остальное. Так, кушайте то, что с огорода — капусту, морковь; крупы какие-то и тому подобное.

— Я, кстати, слышала, что капуста помогает бороться с раковыми клетками. Это на самом деле так?

— Эффективность всех овощей и фруктов в профилактике возникновения онкозаболеваний в том, что они богаты витаминами и микроэлементами, которые необходимы для функций иммунной системы. Если их не хватает, иммунитет падает. Если иммунитет падает, значит, риск возникновения онкозаболевания повышается.

— Виталий Сергеевич, а каковы основные причины возникновения рака?

— Есть много теорий онкогенеза — отчего все это. Но универсальной, которая бы сказала: «Вот от этого», нет.

Одна из них — вирусная. Однозначно доказано на сегодняшний день, что у женщин рак шейки матки имеет вирусную этиологию. Если девочку в детском возрасте прививать, то риск возникновения этого заболевания минимизирован. Во всем мире эта тема сейчас активно пропагандируется, внедрена в работу, и вакцина соответствующая есть.

Есть теория о том, что экологический фактор действует. Есть так называемые физические канцерогены, которые способствуют возникновению рака, есть химические. Не зря же говорят, что нельзя злоупотреблять жареной пищей, потому что при жарке образуются трансжиры, которые повышают риск возникновения опухолей желудочно-кишечного тракта, особенно толстого кишечника.

Есть наследственная теория и наследственная предрасположенность.

Я думаю, что вообще онкология — это мультифакторное заболевание. Так же, как ее нельзя вылечить каким-то одним методом, возникает она тоже из-за нескольких факторов, которые соединяются воедино и наступает сбой в работе иммунной системы.

Ведь мутация клеток у каждого из нас происходит ежедневно. Иммунная система их распознает и уничтожает. Но что приводит к тому, что однажды вот эта клетка иммунной системой не уничтожается? Наверное, здесь комплекс причин. Может быть, наследственная предрасположенность, нездоровый образ жизни, в том числе канцерогены. Вот любят девушки загорать в солярии и лежать часами под солнечными лучами, особенно с 11.00 до 15.00, когда категорически этого делать нельзя, и мы реально видим, что рак кожи растет, количество меланом увеличивается. Причем необязательно, что сегодня ты обгорел, а завтра у тебя рак. Нет. Все эти мутагенные факторы потом однажды сыграют пусковую роль. Это может произойти через 10, через 15 лет. Я думаю, когда все эти факторы воедино собираются, тогда и болезнь появляется.

Наверное, чем старше человек, тем больше они соединяются воедино, поэтому и лечить онкологию всегда очень сложно. Нельзя найти какую-то таблетку или метод. Даже одна и та же схема химиотерапии действует на людей по-разному. Казалось бы, одни и те же препараты, приблизительно один и тот же возраст, один пол, одинаковая локализация и клеточное строение опухоли, а реагирует она иначе. Бывает, что стандартная схема вообще не действует. В таких случаях мы переходим к так называемым таргетным препаратам, которые назначаются в зависимости от генного строения опухоли, действуют точно на эти клетки. Но, хотя наука развивается, панацеи на сегодняшний день нет.

Я думаю, что будущее в онкологии — больше за профилактикой, за ранним выявлением и за новыми препаратами, которые позволят либо вылечить, либо максимально продлить жизнь пациенту. Потому что если взять хирургию, то на сегодняшний день все технологии и методики — я сейчас говорю не про Пензу, а вообще, глобально — выбраны, исчерпаны. Единственное, что в зависимости от территории и уровня квалификации специалистов, конкретная методика может быть внедрена или нет. Может использоваться весь спектр методик оперативного лечения или только часть.

— Это зависит от того, где именно расположена клиника — в столице или на периферии?

— Если взять подготовку и подбор кадров — профессуры, кандидатов медицинских наук, понятно, что в федеральных центрах самый высокий потенциал. Но это не значит, что на местах нет специалистов, которые могут быть на одном уровне. Они есть. Но, как правило, в региональных учреждениях на уровне Москвы могут быть отдельные направления. Сравняться с научным потенциалом на местах намного тяжелее.

Поэтому в тех случаях, когда мы имеем сложного пациента, трудно поставить диагноз или мы видим, что человеку необходимо комбинированное лечение, а у нас одна методика на уровне Москвы, а вторая пока только апробируется, мы направляем по федеральным квотам бесплатно в [Московский онкологический] НИИ Герцена, в РОНЦ [Российский онкологический центр] имени Блохина. И уже там пациент, получив консультацию, проходит специализированное лечение.

Я хочу сказать, что на сегодняшний день в части хирургии мы освоили практически все методики. Особенно приятно мне констатировать тот факт, что у нас очень хорошо развита торакальная хирургия, мы активно внедряем последние три года эндоскопическую хирургию, то есть удаление опухолей без разрезов, причем и брюшной полости, и урологические. Мы внедряем многие так называемые высокие технологии, на которые государство выделяет дополнительное финансирование. В этом году таким образом мы планируем пролечить где-то 1 тыс. 700 пациентов, в прошлом их было 1 тыс. 300 человек.

— Это только за счет допфинансирования?

— Да. Но чтобы учреждение могло внедрять эти высокие технологии, должно быть соответствующее обеспечение в части кадрового потенциала, профессиональной подготовки сотрудников, необходимого оборудования.

Мы оказываем высокотехнологичную медпомощь по радиотерапии, по хирургическому профилю. В гематологии такие технологии активно используются за счет того, что дополнительное финансирование позволяет приобрести максимально эффективные препараты. Как правило, хорошие лекарства дорого стоят.

Если говорить про радиотерапию, мы в рамках федеральной программы приобрели новый линейный ускоритель за 202 млн. рублей. Благодаря региональным средствам — область выделила около 90 млн. рублей — мы подготовили помещения под новое оборудование.

— Раз мы заговорили об оборудовании, возможно, Вы не только расскажете о его возможностях, но и покажете?

— С удовольствием. Пожалуй, сначала мы посмотрим модульные операционные. Их у нас две. Раньше было семь столов, сейчас девять. Количество операций увеличилось значительно — за последние 5 лет где-то на 15–16%. Те операционные, которые были, с таким потоком уже не справлялись. В день мы в среднем выполняем около 25 операций. Процесс похож на конвейер.

— Пока мы идем по коридорам и лестницам, хочется спросить про ремонт в этом здании — в ближайшей перспективе он планируется?

— Ремонта в корпусе не было с момента пуска учреждения в 1993 году. В 2013-м мы только привели в порядок три верхних этажа.

В планах ремонт есть, но пока деньги не выделены, мы пошли по пути создания своих ремонтно-строительных бригад — ремонтируем полностью все санитарные комнаты и палаты. Палаты закончим, приступим к коридорам.

Мы своими силами отремонтировали шестой этаж, пятый и четвертый, а сейчас приступаем к радиологии.

— Итак, мы подошли к той самой модульной операционной. В чем заключается ее уникальность?

— Для работы персонала здесь созданы комфортные условия. Когда хирурги моют руки, им не нужно трогать кран — все на фотоэлементах: руки протянул, вода пошла. Чтобы выдавить мыло, надо нажать вот здесь ногой. Очень удобно.

В операционной стоит новейшая климатическая система. Создана абактерицидная среда, что позволяет минимизировать послеоперационные осложнения, в том числе нагноения. Все панели должным образом обрабатываются.

Если мы выйдем в коридор, увидим, что идет централизованная подача газов — для наркоза, для нагнетания воздуха в брюшной полости.

— Что мы с Вами посмотрим дальше?

— Линейный ускоритель. Он используется тогда, когда необходимо и можно выполнить радиотерапию: и при заболеваниях легких, и предстательной железы.

У нас вообще четыре линейных ускорителя. Мы вам сейчас покажем модель «Elekta Infinity» — это одна из самых последних разработок фирмы Elekta.

Используется новая методика. Планирование места облучения идет через компьютерный томограф. После сканирования данные передают физикам с задачей, что опухолевые ткани должны получить одну дозу, близлежащие — другую.

Машина все это считает, бывает, что 12 и больше часов. Дальше инженер-физик еще и верификацию плана проводит. Есть специальное оборудование — фантом, с помощью которого проверяется, то ли выдает машина, что мы посчитали.

— Получается, что более индивидуальный подход сложно представить.

— Уникальность еще в чем заключается? Пучок высокой энергии максимально воздействует на опухолевые ткани, а рядом находящиеся удается сохранить.

Или, допустим, когда мы имеем дело с опухолью легкого: пациент же дышит во время процедуры, а пучок следует за дыхательными движениями. Это, опять же, минимизирует поражение тканей.

Также новое оборудование позволяет обходить спинной мозг. Раньше он получал практически ту же дозу, что и очаг.

Если прежде пациент лежал на процедуре 40–50 минут, то сейчас, последние месяца 3–4, динамическая лучевая терапия занимает минут 15. В день порой проходит 30 и более пациентов.

Вот здесь у нас стоит компьютерный томограф. На данный момент он не задействован, так как рентгеновская трубка вышла из строя. Но он на гарантии, и поставщик должен нам эту трубку поставить. Она просто выработала свой ресурс, потому что томограф использовался в две смены.

— Виталий Сергеевич, когда Вы говорите о высоких технологиях, применяемых в Пензе, сразу вспоминаются многочисленные факты сбора средств на лечение взрослых и детей за рубежом — чаще всего в Израиле и Германии. Как Вы относитесь к таким историям?

— Все те методики, которые существуют в мире, в России успешно используются — и в нашем диспансере, и в московских.

Другой вопрос, что есть определенные центры, особенно за рубежом, которые имеют узкую специализацию и направленность. То есть они лечат только пациентов определенного профиля. За счет этого идет целенаправленный подбор оборудования и персонала. Благодаря большому потоку таких пациентов и наработок появляются результаты, которые можно объективно оценить. Свою роль играет и реклама.

Я не хочу говорить, что в Германии или Израиле хуже, чем в России. Думаю, что они от нас больше отличаются комфортом. Если едешь за рубеж, лечение очень дорогое. Например, при опухоли молочной железы в Израиле оно меньше 1–1,5 млн. рублей не обходится. Банальная магнитно-резонансная томография с контрастом на наши деньги у них стоит 115 тысяч. У нас она для пациента совершенно бесплатна.

За счет того, что люди вкладывают такие большие деньги, они лежат в отдельных просторных палатах. У врача, который лечит, нагрузка — три пациента. У наших врачей по порядкам оказания медицинской помощи — 10, это по стандартам.

Поэтому я говорил бы именно о том, что там больше комфорта. Я ничуть не принижаю их компетентности — есть очень профессиональные центры, которые эффективно лечат.

— Может быть, дело еще в отношении к отечественному здравоохранению в целом?

— Почему-то доверие к отечественной медицине за последнее время очень снизилось. Я в этом не хочу сейчас никого винить — ни пациентов, ни СМИ, хотя есть много вопросов, почему негативную ситуацию отслеживают, публикуют результаты расследований и так далее, а о положительных моментах, которых в подавляющем большинстве намного больше, забывают. Почему-то не говорят о благодарностях, которых со стороны пациентов значительно больше, чем жалоб.

Безусловно, врачебные ошибки есть, их надо признать. Не ошибается тот, кто вообще ничего не делает. Есть, наверное, иногда и факты халатности, но они носят исключительный характер, а преподносится, что это система. Если пациент это постоянно слышит, смотрит шоу Малахова на «Первом канале», у него складывается ощущение, что все из рук вон плохо. И когда он идет в больницу, то уже настроен соответствующим образом.

Мы, медработники, не должны обижаться на пациента, потому что он психологически подавлен из-за болезни. Мы не должны вестись на это, хотя мы тоже люди и есть предел. Но нас же никто белые халаты не заставлять надевать, значит, нужно быть терпимее.

Я каждый первый и третий четверг месяца встречаюсь с пациентами в конференц-зале без медработников и с ними беседую. Для чего я это делаю? Иногда в присутствии лечащего врача или медсестры люди не говорят о недостатках, они думают: «Мне же завтра лечиться у него». Поэтому при них какие-то негативные замечания и предложения никогда не обозначают.

Я все сказанное протоколирую и потом уже без указания персоналий пациентов даю соответствующие поручения руководителям отделений и подразделений. Вопросы разные идут, касающиеся быта, питания, лекарственного обеспечения, эффективности лечения, работы поликлиники и другие.

Это позволяет мне делать объективные выводы о том, в нужном ли направлении мы двигаемся, и вырабатывать правильные управленческие решения. Одно дело, когда ты сам что-то видишь и тебе коллеги об этом говорят, а другое — когда об этом дает информацию тот, кто является потребителем медицинской услуги, хотя мне и не очень нравится это понятие.

Мое мнение — я не хочу его никому навязывать — руководитель любого лечебного учреждения в таком формате должен общаться с пациентами. Он должен находить общий язык и с коллективом, и с пациентами. Нельзя полностью занимать чью-то сторону, везде должен быть объективизм, здравый и взвешенный подход.

Каждый главврач понимает, что для подготовки хорошего доктора нужно как минимум после окончания института, интернатуры или ординатуры к нему прикрепить высококвалифицированного наставника. И только после — через несколько лет — будет результат, если есть желание, конечно. Есть случаи, когда приходят замечательные студенты — с инициативой, с хорошей подготовкой.

— Это наши, пензенские, выпускники?

— И пензенские, и самарские. Говорить о том, что Пензенский государственный университет готовит специалистов хуже, это неправильно. Я считаю, что на сегодняшний день он вполне конкурентоспособен по сравнению со всеми теми учреждениями, которые работают десятки лет — в Саратове, Самаре, Москве. Вполне. Мы видим по выпускникам, что квалификация высокая.

Многое еще зависит от мотивации. Бывает, что папа с мамой говорят: «Ты иди туда», «тащат» студента, контролируют постоянно, а по сути у него не лежит душа к этой профессии. Когда такие молодые специалисты заканчивают высшее учебное заведение и устраиваются на работу — а у них пока нет категории, стажа, квалификации, материальное вознаграждение не такое, как хотелось бы, пациенты относятся настороженно — многие из профессии уходят. Но есть и хорошие, поэтому не надо говорить, что молодежь сегодня вся плохая. Это неправильно.

Критиковать — самое простое. Но каждый должен задать себе вопрос: «А что ты сам сделал в том, где ты компетентен, где ты получил соответствующее образование, где ты имеешь на сегодняшний день должность и полномочия?»

— Виталий Сергеевич, хотелось бы вернуться к теме строительства нового корпуса. Поясните, пожалуйста, чем вызвана необходимость его возведения, и какие перспективы он откроет в развитии онкослужбы?

— Это необходимо, потому что количество пациентов из года в год растет, а, следовательно, и нагрузка — на поликлинику, на стационар, на диагностическое отделение.

На сегодняшний день в поликлинике при нормативе в 18 пациентов на одного доктора реально они принимают около 23–24. Мы наблюдаем тенденцию к росту.

За последние 4 года мы увеличили мощности поликлиники приблизительно на 20–25%, то есть примерно на тот же процент, на который выросла заболеваемость. Мы открыли семь новых кабинетов приема, стали холлы перегораживать, но на сегодняшний день с таким потоком пациентов поликлиника просто-напросто не справляется. Она рассчитана на 480 посещений в рабочую смену, в день, а сегодня мы имеем 600. И встает дилемма — необходимо расширяться.

Дневной стационар у нас был на 100 коек еще 3–4 года назад, а сейчас уже 125. Те площади, на которых они находятся, по всем санитарным нормам и правилам, с таким потоком пациентов не справляются.

Плюс, раз растет количество пациентов, будет востребована и соответствующая диагностика.

Новый корпус планируется общей площадью где-то 8–8,5 тыс. кв. метров. Он будет располагаться вот здесь — между дорогой на кардиоцентр и поликлиникой. Предусмотрен переход прямо в нее, на второй этаж. Будет отдельная стоянка.

Что мы хотим сделать в этом корпусе?

Во-первых, расширить гематологический центр. Сегодня ведется смешанный прием детей и взрослых, а площадь не соответствует никаким нормам.

Второе — нормальную регистратуру. В советские времена было много хорошего, но почему была построена поликлиника с такой регистратурой, я не понимаю. Ее нужно однозначно реорганизовывать, обустроить так, как это сделано в зарубежных странах. Ввести систему соответствующего информирования, как в банках, когда распределены окна, пациенты не стоят в очереди друг за другом, а сидят. У меня в планах, если получится, сделать там небольшое кафе, чтобы была возможность, пока ждешь, выпить чаю, телевизор посмотреть.

— То есть приблизиться к европейским клиникам по уровню комфорта?

— Хотя бы попытаться подойти к этому уровню.

Регистратура полностью переедет в новый корпус, она будет централизованная для всей больницы.

Следующая тема — это дневной стационар. Как я уже говорил, было 100 коек, сейчас 125, не хватает площадей. В настоящее время дневной стационар развернут на базе поликлиники, а будет туда перемещен.

Будут расширены отделения диагностики — мы будем принимать еще врачей, закупать дополнительное оборудование. Это эндоскопическое отделение, где проводятся фиброгастродуоденоскопия, колоноскопия, сигмаскопия, бронхоскопия, ларингоскопия. Отделение ультразвуковой диагностики будет расширено, отделение клинико-диагностической лаборатории. Будет в этом корпусе отделение цитологической лаборатории, патоморфологической лаборатории, где выполняется так называемая верификация опухоли, когда после операции или биопсии изучается материал на клеточном уровне, проводятся соответствующие иммунногистохимические исследования. В этом случае диагноз уже на 100% считается подтвержденным. Это самый важный конечный этап в диагностике онкологического заболевания.

— Получается, что часть помещений в старом корпусе удастся высвободить?

— Все эти подразделения сейчас на базе поликлиники. Они отсюда уйдут, и мы нормативную площадь на каждый кабинет приведем в соответствие, а еще откроем дополнительные кабинеты по специальностям.

Например, планируются еще несколько кабинетов онкологического приема, по гематологии — эта тема тоже востребована. Будем определяться в зависимости от нагрузки. Там, где она превышает нормативную, однозначно будет решаться вопрос о расширении этого направления.

С одной стороны, когда высока интенсивность, растет риск ошибок. От этого никуда не уйдешь. С другой стороны, сотрудники могут предпочесть частные структуры, потому что зарплаты там ненамного меньше, чем в бюджетных учреждениях, а нагрузка отличается. Поэтому если мы не будем решать все эти вопросы, мы из государственной системы можем потерять врачей приема, не стационара. Частная система здравоохранения, особенно в нашем регионе, не развивает стационарные технологии. Они нам вообще не конкуренты. А вот в части приема, да, эта тема есть. Хотя, опять же, они снимают сливки. Как правило, они заподозрили болезнь, прием первичный осуществили и отправляют обратно в государственную систему здравоохранения. Они весь комплекс диагностических услуг не проводят у себя, а если начинают, то там такая стоимость получается! Основной массе населения она просто не по карману.

— Сейчас объявлен конкурс на разработку проектно-сметной документации. Его итоги будут подведены в июле. Что дальше?

— Надеюсь, мы этот проект запустим уже непосредственно в строительство в следующем году.

— А когда корпус будет введен в эксплуатацию?

— Не могу однозначно ответить и не хотел бы давать обещаний. Это все будет зависеть от наличия финансовых возможностей. Мы эту тему планируем обсуждать на уровне Российской Федерации. Минздрав РФ идет нам навстречу.

Наш регион дважды участвовал в федеральных программах — в 2009 и 2014–2016 годах. В общей сложности из федерального бюджета мы получили 1 млрд. рублей. За счет этих денег мы решили многие свои проблемы в части приобретения оборудования.

— Самое главное, чтобы когда корпус был построен, он все еще соответствовал актуальным потребностям.

— Да, важно, чтобы вопрос этот решался как можно оперативнее, хотя есть объективные трудности. Мы все их понимаем.

— Виталий Сергеевич, какие еще проекты Вы намерены реализовать в ближайшее время?

— Мы планируем в гематологическом отделении подготовить боксированные палаты по аутотрансплантации костного мозга. Этот метод востребован у онкогематологических пациентов, а на сегодняшний день таких центров в России всего 14.

Костный мозг можно пересаживать только в период, когда идет ремиссия заболевания. Из-за того, что на эту процедуру есть очередность, многие пациенты просто напросто не доживают до нее. Мы планируем с введением этого центра ежегодно сохранять 20 жизней.

Будет подготовлено четыре палаты. Принцип такой же, как в модульных операционных, которые мы смотрели. Обязательна климатическая установка, которая позволяет создавать абактерицидную среду — там не будет бактерий, потому что для пересадки костного мозга нужно сначала пациенту подавить всю иммунную систему. В этом случае он может погибнуть от банальной малейшей инфекции. Чтобы заниматься трансплантацией, должны быть идеальные условия.

— На каком этапе сейчас этот проект?

— Планируется, что из президентского фонда будут выделены деньги на капитальный ремонт лечебных учреждений.

Так как у нас уже была готова проектно-сметная документация, и она прошла экспертизу, нас включили в план. Были контролеры с Федерального казначейства, все одобрено, документы ушли в Москву. Как только приходят лимиты средств, запускаем аукцион, находим подрядчика и готовим эти палаты.

— Как быстро это может произойти?

— В этом году планируем работу начать.

Я сначала подключил фонд «Гражданский Союз», но сейчас эти расходы забирает на себя федеральный центр.

Через «Гражданский Союз» мы хотим потом закупить емкости для хранения собственных стволовых клеток. Это еще где-то около 15 млн. рублей. Фонд выступит как аккумулятор этих средств, будет проводить работу по привлечению потенциальных благотворителей и спонсоров.

— Виталий Сергеевич, большое спасибо Вам и Вашему коллективу за то дело, которым Вы занимаетесь, а также за то, что не останавливаетесь на достигнутом. Желаю Вам успехов!

Серебряков Виталий Сергеевич — главный врач пензенского областного онкологического диспансера.

Родился в селе Чемодановка Пензенской области 19 сентября 1972 года.

В 1996 году окончил Самарский государственный университет.

В 1998–1999 годах работал врачом-хирургом в бессоновской центральной районной больнице.

С 1999 по 2002 годы — главврач лунинской районной больницы.

С 2002 по 2012 годы трудился главным врачом бессоновской центральной районной больницы.

С июля 2012 года — главврач пензенского областного онкологического диспансера.

Врач высшей категории по специальности «Организация здравоохранения и общественное здоровье».

Имеет сертификаты по специальностям «Организация здравоохранения и общественное здоровье» с 14 ноября 2013 года; «Онкология» с 16 января 2015 года; «Хирургия» с 24 декабря 2015 года.

Неоднократно был отмечен грамотами Минздрава Пензенской области, награжден нагрудным знаком «Отличник здравоохранения».

Воспитывает двух дочерей.