Пенза, 1 декабря 2016. PenzaNews. Бывший депутат Законодательного собрания Пензенской области от КПРФ Андрей Зуев, который в январе 2016 года Городищенским районным судом был признан виновным в вымогательстве, но освобожден от наказания в связи с истечением сроков давности, дал большое эксклюзивное интервью главному редактору ИА «PenzaNews» Павлу Полосину.

Фотография © PenzaNews Купить фотографию

Оно было записано в последних числах ноября, в рабочем поселке Чаадаевка, который Андрей Зуев, несмотря на то, что родился в Пензе и имеет там квартиру, считает своей малой родиной. Еще в детском возрасте он вместе с родителями покинул город и переехал сюда.

Живет в этом небольшом населенном пункте с численностью чуть более 7 тыс. человек 42-летний экс-депутат и сейчас — вместе с женой Анной, 14-летним сыном и маленькой дочкой. Причем живет в той самой квартире площадью 48 кв. метров, которую родители тогда получили в одном из пятиэтажных домов, расположенных в так называемом районе Тында.

Жизнь в поселке, который находится в 70 км от Пензы, размеренная и существенно отличается от городской. Население — преимущественно зрелого и пенсионного возраста, молодежь стремится отсюда уехать: нормальной работы нет, достойной инфраструктуры, соответствующей требованиям и реалиям XXI века, тоже.

Многие из местных жителей с Андреем Зуевым знакомы лично. При встрече они здороваются и приветствуют его — либо кивком головы, если находятся на удалении, либо подняв или протянув ему руку, или же вовсе останавливаются, чтобы просто поговорить за жизнь, что-то рассказать, пожаловаться. И, несмотря на то, что Андрей Зуев с 5 апреля 2016 года лишен полномочий депутата Законодательного собрания Пензенской области, эти люди по-прежнему считают его своим народным избранником и защитником, поскольку, по их словам, зачастую ждать помощи просто не от кого.

Более того, они не верят в то, что Андрей Зуев мог совершить преступление, хотя суд в отношении него и еще двоих человек — Михаила Кутыркина и Олега Горшилина — 12 января 2016 года вынес именно обвинительный, а не оправдательный приговор. Сельские жители не заявляют, как это принято в городе, о политическом подтексте дела Зуева, а говорят проще: «На Андрея наговорили» или «Он мешал Бочкареву».

Накануне трехлетия со дня своего задержания сотрудниками правоохранительных органов, которое состоялось 4 декабря 2013 года в Пензе, Андрей Зуев впервые согласился дать интервью СМИ и заявил, что честно готов ответить на все имеющиеся к нему вопросы.

— Андрей Викторович, во-первых, спасибо за то, что так быстро дали свое согласие на это интервью. Я много о Вас слышал, видел, читал и даже писал как журналист, но до сегодняшнего дня мы с Вами лично никогда не общались.

— Павел, мне тоже приятно с Вами лично познакомиться. Признаюсь, я с большим интересом всегда читаю новости на сайте «PenzaNews». Читаю я, конечно, и другие порталы, в том числе те, которые совсем недавно появились. Но Вы и Ваша команда, на мой взгляд, всегда подаете информацию о событиях беспристрастно и объективно. Это, наверное, и стало определяющим, когда я размышлял, соглашаться мне на это интервью или нет.

— Приятно слышать. Наш слоган, которым мы руководствуемся уже почти 10 лет: «Точно, честно, оперативно». Не отойдем мы от него и сегодня. Я понимаю, что некоторые вопросы, возможно, будут Вам неприятны или даже покажутся надуманными, резкими, в какой-то мере обидными. Вы вправе на них не отвечать. Но я надеюсь, что наша с Вами беседа будет интересной и я получу ответы на те вопросы, которые, думаю, волнуют не только меня, но и тех, кто тем или иным образом следит за Вашей жизнью.

— Конечно, я готов. Только у меня к Вам есть один вопрос. Вы, наверное, тоже впервые делаете интервью с бывшим депутатом, которого подозревали в организации банды, два года держали в СИЗО, осудили вообще по другой статье, а от наказания освободили?

— Андрей Викторович, знаете, я уже ничему не удивляюсь. Когда пишешь, читаешь новости про одного и того же человека: сегодня он — высокопоставленный чиновник, завтра — уже за решеткой. Причем от ранга, как показывает арест главы Минэкономразвития Алексея Улюкаева, это вообще не зависит. То же самое касается бизнесменов. По самым разным причинам они могут лишиться свободы. Вспомнить, например, того же предпринимателя Олега Тоцкого. Или знаете из СМИ, наверное, про уголовное дело против бодибилдера Алексея Нетесанова. От тюрьмы и от сумы не зарекайся, есть такая поговорка.

— Да, от тюрьмы и бедноты никто не застрахован. Тем более в нашей стране.

— Итак, 4 декабря исполнится ровно 3 года с того момента, как Вы и еще пятеро человек были задержаны по подозрению в бандитизме. В тот же день состоялась совместная пресс-конференция руководителей двух правоохранительных ведомств — главы следственного управления СКР Олега Трошина и Юрия Рузляева, который тогда только еще исполнял обязанности начальника регионального управления МВД РФ. Собственно говоря, в этот день впервые, наверное, публично в СМИ, на телеканалах, в Интернете и прозвучали такие фразы, как «банда Зуева» или «преступная группировка «Зуевские». Со временем они укоренялись в сознании, поскольку этому большое внимание уделяли журналисты. При этом серьезный акцент делался на политической принадлежности, что Вы — депутат не от «Единой России», а от КПРФ. Если мысленно отмотать это время на 3 года назад, Вы помните, как прошел тот день, 4 декабря 2013 года? Как Вас задерживали?

— Я был дома, мы тогда с семьей жили в Пензе, в квартире, в Арбеково. Почему-то я в ту ночь не спал. Не знаю почему, лег под утро. Ровно через 5 минут стали барабанить в дверь. Я посмотрел в глазок, спросил: «Кто?» Мне показали удостоверение, сказали: «Откройте, пожалуйста, у нас санкция». Я ответил, что не буду открывать. Они взяли болгарку и стали пилить мне дверь. Там до сих пор следы от пропила. Но в итоге они не отпилили, а просто попугали. Потом я все же открыл — смысла уже никакого не было.

— Вы сказали, что была санкция. Санкция на что?

— На обыск.

— Что нашли в ходе обыска?

— Ничего. Вообще ничего.

— А что искали?

— Не знаю, наверное, какие-то орудия преступления. Мне не объяснили, что именно ищут. Мне даже не сказали, в чем именно я обвиняюсь. Насколько я помню, первоначально мне вменили, кроме банды, хулиганство, причинение тяжкого вреда здоровью и вымогательство. Я не знаю, что они могли искать.

— Какое-либо оружие при Вас было?

— Нет, конечно.

— Кто был в это время в квартире?

— Я, жена и дочка. Дочке на тот момент было два годика. Меньше, чем через месяц [после задержания], ей исполнилось три. Она очень испугалась, конечно. Все это происходило рано утром, часов в шесть. Люди в масках с автоматами, СОБР. Их было не больше десяти, может быть, восемь. Я не считал. Все это безумно напугало ребенка.

— Что было дальше, когда правоохранители ничего не нашли?

— Сказали, что поедем в Следственный комитет. Я уточнил, с вещами или нет. Сказали — лучше на всякий случай взять. Я и так понимал, что это все, арест. И я в принципе знал, что мне никто ничего не скажет, но после их слов я все понял.

Я чувствовал, что у жены сердце буквально разрывалось, дочка плакала. Она видела, как папу увозят какие-то непонятные люди в масках. Ужасная картина, конечно.

Честно говоря, я ожидал, что так будет. У меня уже была определенная информация. Возможно, они даже сами ее распространяли. Может быть, ждали, что я куда-то убегу. Возможно, это даже кого-то устраивало. Понятно, что я никуда не собирался убегать.

— В итоге куда именно Вас тогда привели?

— В актовый зал Следственного комитета. Я сидел там и ждал. Около меня сидели бойцы с автоматами. Дальше еще кто-то сидел, по-моему, из моих товарищей. Их тоже охраняли. Нам не давали говорить.

Дело в том, что в Следственном комитете нет помещения, где можно содержать подозреваемых раздельно, поэтому часто содержат именно так, в актовом зале.

Меня с самого начала защищала мой адвокат, которому я полностью доверяю. На мой взгляд, это лучший адвокат — в Пензенской области точно — Лариса Сергеевна Симакова. Я помню: она зашла и сказала, что у меня 209-я [статья Уголовного кодекса РФ «Бандитизм»]. Я от показаний отказался, взял 51-ю статью Конституции.

В этот же день меня повезли в ИВС — изолятор временного содержания на Злобина, где УМВД. Там держали. 6 декабря, когда уже истекали двое суток задержания, меня повезли в Октябрьский районный суд города Пензы.

С остальными продолжали работать — то в УБОП, то еще куда-то таскали, склоняли к сотрудничеству, потому что понимали, что такие статьи, как бандитизм или участие в организованном преступном сообществе (ОПС), доказываются только показаниями изнутри. Кто-то должен был сказать и обосновать все факторы — вооруженность, сплоченность, устойчивость. В итоге — я немного перескачу — следователи поняли, что это тяжело доказать даже с показаниями ребят, которых они в итоге отпустили. А ведь те дали нужные следствию показания, в чем-то даже меня оговорили, чтобы спасти себя, под тяжестью того, что им грозило 15–20 лет, а у них семьи, дети. Представляете, как это?

При этом их не били, пальцем не трогали. Психологическое давление действует не меньше — работали с женами, чтобы те повлияли на своих мужей. Говорили, что меня все равно посадят. В итоге они якобы начали признаваться. Об этом СМИ писали.

— Да, соответствующее сообщение было распространено пресс-службой УМВД России по Пензенской области примерно через две недели после Вашего задержания. Только тогда речь шла вовсе не о вымогательстве, а об убийстве, причинении огнестрельного ранения, похищении человека, поджоге нескольких магазинов и пекарни, а также умышленном причинении тяжкого вреда здоровью. Эта информация была широко растиражирована СМИ. А кто первый признался?

— Дмитрий Азовцев. До Нового года он уже был дома. Я слышал, что сразу после задержания его недели две возили, он давал показания. Дальше, как нетрудно предположить, всех остальных, кто был готов сотрудничать и хотел уйти домой, стали склонять и подводить под показания Азовцева. В итоге в конце января 2014 года, то есть по истечении двух месяцев, Ринат Букминов и Денис Соколов ушли под домашний арест, в семью.

Так, из тех, кого они арестовывали, остались трое — я, Олег Горшилин и Александр Орлов. Олег Горшилин, мой друг детства, где-то в июне или в июле тоже дал нужные следствию показания, его выпустили. Он потом подтвердил их в суде.

Полагаю, всех их подводили к тому, что необходимо дать нужные показания, ориентируясь на Азовцева, чтобы попасть домой, либо отправиться в тюрьму. Психологически трудно выстоять, особенно когда все это транслируется через родственников, через жену или родителей, которые молят признаться, даже оговорить товарища, чтобы тебя отпустили. Со временем родственники друзей начинают друг друга ненавидеть. Везде одна и та же история. Всех на этом ссорили, играли на противоречиях. А тому, кто уходил и был счастлив, говорили, что, мол, он молодец, вовремя сориентировался, ведь Зуеву-то все равно уже крышка.

Я немного перескочил, рассказывая про свое задержание.

— Ничего страшного, я понимаю, что, видимо, многое просто хочется рассказать. Давайте вернемся к 6 декабря. После суда Вас отправили в СИЗО?

— После 6 декабря меня сразу отвезли в тюрьму, в СИЗО, на Каракозова. Сперва — карантин 10 дней, я сидел один. 16 декабря меня перевели в камеру. Одиночную. Камера размером 2 на 4 метра. Там была кровать, стол с лавкой, санузел. Когда уже невозможно было там сидеть, стоять, я ходил маленькими шажками по короткому — около двух метров — изогнутому проходу, делал пять шажочков, разворачивался и опять заново. Дело в том, что там походить вообще негде. Раз в день — часовая прогулка на воздухе. Порой 40 минут, порой 1,5 часа. Разговаривать между собой нельзя — карцер. Но все равно, конечно, разговаривали. При этом прогулки, бывало, устраивали сразу после помывки. Зима, холод, а ты только что из бани. Понятно, либо прогулку пропускаешь, либо гуляешь, но рискуешь простудиться. Кстати, баня — только раз в неделю. У меня лично по понедельникам был банный день.

Я сидел в старом корпусе, в спецблоке. Спецблок — это фактически тюрьма в тюрьме, как называют в простонародье. В этом спецблоке всего восемь камер — одна камера-карцер и семь одиночек. Там самые жесткие условия изоляции.

До отмены смертной казни в 1993 году в спецблоке содержали смертников. Сейчас — тех, кого по законам УФСИНа нельзя содержать в общих камерах. Это «склонные к побегу», обвиняемые в педофилии и другие. Мне вменяли организацию банды, поэтому мне также предназначалось содержание в одиночной камере в спецблоке.

— Вы знаете, кто сидел в соседних от Вас одиночных камерах?

— Они все менялись.

— А вообще рассказывали, какие известные в Пензенской области люди находились в том же самом СИЗО?

— Незадолго до меня оттуда вышел бывший министр сельского хозяйства Марат Фаизов. Также там сидел Александр Пашков [экс-мэр Пензы, бывший заместитель председателя правительства Пензенской области]. Про него все вспоминали, что он работал библиотекарем, числился библиотекарем. Работал в хозвзводе СИЗО, то есть отбывал срок там и оттуда же ушел по УДО.

— В СИЗО есть библиотека?

— Да, только не ты туда ходишь, а тебе разносят книжки.

— И что, Александр Пашков разносил книги?

— Это было до меня, поэтому не знаю, разносил он или нет, но то, что он был библиотекарем, точно. Может быть, разносил, может, сортировал.

Вообще в СИЗО, кроме находящихся под следствием арестованных, содержатся уже осужденные. Те, кто хочет уйти домой побыстрее, пишут заявление, а администрация СИЗО решает, оставить их отбывать наказание в СИЗО или нет. Если да, то они зачисляются в «хозвзвод» — работают баландерами, сантехниками, банщиками, библиотекарями и так далее. Большинство арестованных называли их «быками». Им за то, что они работают, почаще свидания якобы разрешали и передачки. Но они в более униженном положении находились, не каждый это может выдержать. Я, например, видел, когда начальство идет по улице с обходом, а эти люди снимают шапку, опускают голову и стоят, глаза не поднимают, как холопы при барине. За какие-то блага они готовы терпеть унижение. На них зло срывают, чуть ли не пинают.

— То есть Вы все время — с начала декабря 2013 года по середину января 2016 года — находились в одиночной камере?

— Да, на протяжении 2 лет и 1,5 месяцев — только там. В суд возили меня в Городище, это была какая-то отдушина.

— Орлов и Горшилин содержались в том же СИЗО?

— Да, но в общих камерах. Камеры удалены, чтобы не было общения. Но они, еще раз отмечу, сидели не одни, а я сидел один. У меня условия просто были жестче.

— Почему Вас держали в одиночной камере?

— Потому что я якобы особо опасный — лидер «банды», поэтому должен сидеть один, в жесткой изоляции, чтобы ни с кем никакие связи не поддерживал.

— Вас помещали в карцер?

— Да. Два раза по пять суток. Перевоспитать, видимо, хотели.

В карцере вообще просто пустая камера, есть незакрытый санузел. А в одиночных — он фанерой закрыт. Кстати, все это время я находился под камерами видеонаблюдения. Всегда. Все время. Единственное, как они говорят, они не снимают санузел, вроде как это запрещено. Но проверить никто не может. Там ты совершенно бесправен. В карцер ты берешь только зубную щетку, пасту, миску пластмассовую, ложки дают три раза в день перед едой, потом забирают. Перед карцером тебя переодевают в специальную робу.

Если в одиночной камере ты можешь хотя бы лечь на кровать, то в карцере — только на пол, кровать прикреплена к стене и «отщелкивается» в 22.00. Обратно ее складывают в 6.00, когда подъем. Каждый раз, когда нужно спать, тебя выводят в соседнее помещение к шкафчику, ты берешь оттуда матрас, подушку, какое-то одеяло, причем без белья. Я писал оттуда прокурору Пензенской области Наталье Канцеровой, что там антисанитария полнейшая. Грубо говоря, перед тобой спал туберкулезник. Один ушел — карцер освободился, привели другого. Ты ложишься и спишь после больного на грязном матрасе, подушке, в которую прошлой ночью кашлял больной туберкулезом. И это постоянно так.

Зимой в камере холодно. Батарея одна. У меня было четыре или пять секций батареи, а у кого-то — три в такой же камере, и там намного холоднее. В окне одиночная рассохшаяся рама, вся в щелях. Сквозняк такой, что полиэтиленовые пакеты по камере летают. Это в одиночной. В карцере еще холоднее. Здание старое, строилось задолго до революции, толщина стен — метра полтора. Я даже летом там простудился сильно, от этого пошло воспаление на два зуба. Лечения практически нет. Если зуб заболел, его там не лечат, а сразу дергают. Да что говорить, медицину на воле уже всю убили, ее нет. Что говорить про арестованных, кому они нужны — лечить их.

— Кстати, как и чем Вас там кормили?

— Кормили, мягко говоря, не очень хорошо. Плохо. С утра каша, чаще пшенка — с черными какими-то вкраплениями, с песком. Но если есть сахар, можно ее посыпать. А если есть еще и масло, хотя бы подсолнечное, туда ложку-другую и получается сносно. Кроме каши, давали разбавленный чай и ровно одну ложку сахара на весь день, как положено.

В обед обязательно первое. Самым хорошим был гороховый суп из какой-нибудь курицы, с потрохами куриными или еще с чем-то, он хоть супом пах. А так все время из кислой капусты какие-то щи. Когда голодный, будешь есть.

На второе обычно тоже давали какую-то кашу. Хорошо, если приносили горох. Он пользовался популярностью, но его редко давали. И также чай.

На ужин, по-моему, тоже каша и тоже чай. Но чай я не брал, его невозможно было пить. У меня был свой. Чай там разрешен. Заваривай, пожалуйста: кипятильник есть, сахар есть.

— Я полагаю, в СИЗО у Вас было довольно много свободного времени, чтобы о чем-то подумать, что-то переосмыслить, вспомнить.

— Много о чем думал: о детстве, о юности, о жене, о детях. Вспоминал своих друзей детства. Некоторые из них, по сути, меня предали. Но не все, слава богу.

— Расскажите о себе. Что Вы за человек? Где Вы учились, где жили, чем занимались?

— Родился я в Пензе. По совету кого-то из родственников родители переехали в Чаадаевку, потому что там велись большие стройки, работали предприятия, и людям давали квартиры. Отец — строитель, мать — учительница. По приезду оказалось, что на тот момент в школах не было вакантных мест для учителей. Мама в садик пошла работать. Оттуда я пошел в железнодорожную школу.

Чем я, на мой взгляд, отличался от других ребят? Может быть, у меня обостренное чувство справедливости было. Я часто дрался, меня часто били. Били именно старшие, возможно, потому что я не пресмыкался. Я, как и любой ребенок, боялся. Постепенно, поскольку часто били, я перестал бояться и начал отстаивать свое мнение. Я стал чаще давать отпор, драться, побеждать. Я думаю, в этот момент люди, которые так же, как и я продолжали бояться, тянулись. Как-то с детства так получилось, что я мог и за них заступиться, и за себя, хотя не могу сказать, что я был явно сильнее других здоровьем.

Со временем я стал заниматься спортом — в футбол играл много, бегал. Каратэ шотокан в моем районе вел тренер Юрий Серебрянский, я у него занимался пару лет. Как раз в это время, во время перестройки, пошли фильмы с участием Брюса Ли, где показывались благородство и героизм. Очень сильно это на меня повлияло.

Мы жили в удаленном микрорайоне, так называемой Тынде. Микрорайон был новый, люди еще не успели крепко подружиться, породниться семьями. Большинство, как и мы, были приезжими и привыкали к жизни на новом месте. Тогда в центре поселка были танцы, которые стали потом называться дискотекой. Я уже ходил на дискотеку, но наши «старики» — так мы называли тех, кто из армии пришел — все еще ходили на танцы. И вот в старых районах поселка, где люди уже многими поколениями жили рядом, народ был дружным, почти каждый был чьим-то родственником. Если на дискотеке или в другом районе кто-то обижал их соседа или родственника, они все дружно подымались и шли на выручку. А у нас в пятиэтажках такого не было — недавно все заехали, и не было такой сплоченности. Мы были разрозненные и потому слабые.

Каждый из тех, кто приходил к нам в Тынду, на улицу Молодежную, до нас докапывался, что называется. Девушек наших уводили, кого-то за водкой посылали. Просто плохое настроение — побили. Тогда такое время было, конец 1980-х. И я пытался объединить сверстников, там их человек 20 было из двух разных школ.

— А из-за чего такие стычки происходили?

— Просто так, из-за нечего делать. Район на район дрались. Пришли с другого района, не уважают. Говорят, нет такого района — Тында. А у кого-то из старших и сильных есть желание унизить самого слабого. Да это у многих людей и сейчас есть. Это никуда не денешь. Нормальный благородный человек не будет слабого бить, обижать. А здесь это было все, и мне это очень не нравилось.

Я своим сверстникам пытался как-то это внушить, что надо объединяться, чтобы давать отпор, затаскивал их в спортзал. Говорил, что надо защищать свой район, не давать слабых в обиду. Постепенно мы росли, взрослели. Тында как район стала более уважаемой. В итоге образовалась небольшая группа ребят, которые вместе занимаются спортом, выступают за справедливость, отстаивают свою точку зрения.

— Может быть, когда происходило это объединение, и люди видели, что у Вас есть лидерские качества, тогда и начало формироваться представление о том, что вот эти ребята и есть так называемые «Зуевские»?

— Да, но сначала нас называли «Тындовские». Однако в силу каких-то причин меня почему-то посчитали старшим.

— А Вы были старшим?

— Я не был старшим, я был такой же, как они. Там были люди старше меня, младше меня, ровесники. Нам было лет 15–17, я вот про какой возраст рассказываю. В это время, годам к 17-ти, мы уже «перебили» всех этих «стариков», которые к нам приходили из других районов и беспредельничали. Но, что хочу особенно отметить: мы никогда никого не били толпой. Всегда старались выходить один на один, как в тех же самых фильмах про Брюса Ли — то есть если это драка, то она должна быть честной.

Меня отец и мать всегда учили, что надо жить честно, надо поступать правильно. Они очень честные и порядочные люди, просто такое у них воспитание — советское, правильное, хорошее.

Я открыто говорю, что был озорником, но и сейчас среди подростков немало озорников. В школе учился хорошо, только вот дружил с двоечниками. Они рано, например, курить начали, а я никогда не курил.

— Вы сказали, что Ваша мама работала тогда в садике. Наверняка она как педагогический работник оказывала на Вас влияние.

— Конечно, и это никуда не делось до сих пор. Она по жизни педагог.

Родителям тогда было стыдно за меня. Они у меня хорошие, а я вот такой хулиганистый был. В любом классе должен был быть плохиш и тот, на кого можно равняться. У нас в классе была такая девочка — Таня Тарабрина, отличница, председатель совета отряда, очень красивая девочка. А я был Гусем как из фильма «Приключения Петрова и Васечкина». И мне учителя часто говорили, что до меня в школе учился только один такой же, как я, хулиган, на десять лет старше меня, тоже Андрей, Цыбульский его фамилия была.

Когда я закончил 8-й класс — по-новому, 9-й, то подал документы на получение среднего образования, чтобы еще два года учиться в школе. А все мои друзья-двоечники — ну, какой им 10–11-й класс — пошли во вторую «рогачку» — ПТУ №2, что напротив универсама №175. Сейчас это училище иначе называется, более звучно: многопрофильный колледж, отделение строительства.

И почти в самый последний момент, кажется, 30 августа, я зачем-то принял резкое необдуманное решение и подал документы в то ПТУ. Я тогда думал: «С кем я останусь тут учиться в этой школе? Все мои лучшие друзья уходят. Мне неинтересно будет здесь». Никаких экзаменов не надо было тогда сдавать, я сдал документы и был зачислен.

В общем, я туда поступил на электромонтажника, потому что электромонтажником на стройке был мой отец. Только проучился я там недолго. Выгнали меня оттуда месяца через 2–3 за драки. А дело вот в чем. Жил в общежитии, там было три курса, ребята были из разных районов области. На третьем курсе учились в основном ребята из Лопатино и Никольска. Они за своих первокурсников при любых обстоятельствах заступались, не давали их в обиду. А всех пытались «строить», в том числе нас — «чаадаевских». Нас было человек 10, и все первокурсники, на втором и третьем курсах «чаадаевские» тогда не учились. Поэтому и заступиться за нас было некому. Нам это не нравилось. Постоянно вспыхивали конфликты, потому что их было больше, нас пытались унизить, оскорбить. Мы, естественно, отвечали. Сами никогда не провоцировали никого. Я думаю, так происходило, потому что время такое было.

При этом учился-то я хорошо и выгодно отличался от двоечников. Вы же сами понимаете, кто шел тогда в ПТУ. Дает, например, преподаватель задачку по математике на весь урок: те сидят, ее в принципе не понимают, а я все сразу в уме уже посчитал и ответил. Преподаватели мне говорили: не ходи к нам, ты, мол, и так умный. Зато вместо профессиональных предметов, которые были интересны, мы часто убирали территорию, кидали снег. Это была муштра, как в армии, и знания мои были никому не нужны.

В итоге, в первый раз из-за этих стычек в общежитии к директору вызвали мать, предупредили. А второй раз просто отдали документы и все. И иди куда хочешь. Я, ясное дело, вернулся сюда, в Чаадаевку. А в школу-то меня уже не берут. Мать обивала тогда пороги поссовета, райисполкома. Но это было время безвластия, никто не мог ни на кого повлиять. Я месяц просидел, не выходя из дома. До сих пор помню это переживание. Не брали меня в школу и все, хулиган, мол, не нужен ты нам, а до армии учиться где-то надо было.

А если не брали в школу, в техникум и ПТУ было уже поздно, то оставался только один вариант — в Махалино: если ехать отсюда в сторону Кузнецка, по дороге есть село. Там было училище, туда брали всех хулиганов судимых, наркоманов, алкоголиков, самых сложных ребят. И если бы я туда попал, то, думаю, с моим характером это 100% была бы тюрьма, что-то обязательно бы произошло.

Мама, я помню, тогда ездила даже в Пензу, к главе администрации области — такой должности, как губернатор, еще не было. И даже он не смог ничем помочь, чтобы меня обратно взяли в школу. Но он сказал, что будет педсовет, на который нам нужно прийти. Тогда еще учителей было много в школе, весь класс на 30 человек был занят, и еще вдоль стен стояли вместе со всеми библиотекарями и уборщицами. Вот эти, кстати, три окна того класса.

И мы пришли на тот педсовет. Сначала мать зашла, где-то через полчаса меня позвали. Мать мне перед этим говорила: «Плачь, плачь, чтобы тебя взяли обратно», но я уже вырос, что мне плакать. Стоял, голову вниз опустив. Молчал. А за то лето нам в школу нового директора прислали из Башкирии Василия Дмитриевича Александрова, но коллектив его как-то не принял. И когда все учителя высказались о том, какой я плохой и даже какую кому дал кличку, они решили голосовать: брать меня обратно или нет, помню как сейчас. Все были против, кроме троих, которые воздержались, которые были с матерью в хороших отношениях.

И тут сидит такой лысенький мужичок на месте учителя — остальные сидели на месте учеников — и говорит: «Я человек в вашей школе новый, может быть, чего-то не понимаю. Вот вы все педагоги, вы этого парня растили, воспитывали. Сейчас вы высказались, что он плохой. Но ведь он у вас 8 лет учился! Раз он такой плохой, логично, что вы — плохие педагоги». Он их немножко пожурил и сказал, что берет меня в школу.

И таких моментов по жизни хватает. Я хочу сказать, что если бы Бог не послал тогда мне этого человека, у моей жизни был бы один сценарий. Но он меня взял, и я закончил школу, строительный институт, затем в педагогическом — юридический факультет, президентскую программу, избирался депутатом три раза. По большому счету это был показательный, переломный момент. Я уверен, что ангел-хранитель или Бог всегда присутствовал в моей жизни.

— А в армии Вы были?

— В армию меня не взяли. В пять лет я серьезно ломал ногу. Когда катался на велосипеде, меня сшиб «ЗиЛ». Был очень тяжелый перелом. Меня отправили в Пензу, в детскую больницу на Бекешской. Нога лежала на вытяжке и стала длиннее, из-за этого позже у меня началось искривление позвоночника. И из-за небольшой разницы ног, которую я сейчас не ощущаю, был признан негодным к несению строевой службы.

— Во время обучения в институте и после его окончания чем занимались?

— Учился в институте, жил в общежитии. Приезжал в Чаадаевку на выходные, и все, кто учился в Пензе, тоже приезжали. Тында по-прежнему существовала, мы уже подросли и своих в обиду не давали. Нас, я думаю, побаивались, уже никто особо связываться с нами не хотел.

Время странное, конечно, было, перестроечное. Только кто-то быстренько перестроился, как, например, те, кто жил в Елюзани, где начали заниматься бизнесом, расти, укрупняться, а были такие люди, как в нашем поселке, которые не смогли найти себя, поскольку верили в то, что они будут кому-то нужны, что еще немного, и все наладится. А они оказались не нужны новой ельцинской власти. Предприятия остановились, работы не было. Неопределенность. Неясно, что дальше. Кто мог, тот начал заниматься бизнесом.

И я тоже занимался, жить надо как-то было. Мы с Олегом Горшилиным приобрели две грузовые автомашины для междугородних перевозок, занимались лесом, покупали и продавали металлические конструкции, производили туалетную бумагу, торговали специями. Параллельно я продолжал учиться, поступил на юридический факультет ПГПУ имени В.Г. Белинского — в 2007 году его закончил. Потом год учился на президентской программе.

Я думаю, перестройка не просто строила новое, а ломала все, что было. В первую очередь, советское сознание, основанное на взаимоуважении. Вседозволенность и безнаказанность стали нормой. Можно было убить, избить, изнасиловать, ограбить и не понести никакой ответственности. Иными словами, делай что хочешь, и тебе ничего за это не будет. Правоохранительные органы просто на многое закрывали глаза. Фактически они не могли обеспечить исполнение законов, безопасность в том привычным понимании слова, которая есть сейчас.

После 9-ти вечера нельзя было выйти на улицу — просто было опасно. Это не сказка, это действительно было так, потому что в поселок приезжали «Елюзанские» — люди из Нижней, Средней и Верхней Елюзани. Вы знаете, Средняя Елюзань — одно из самых больших татарских сел в Европе. Поэтому тех, кто приезжал, их часто называли татарами. Причем так их называли даже те татары, которые жили в нашем поселке. И, хочу сказать, что никогда на нашей небольшой территории даже речи не шло о какой-то межнациональной розни. Никакой разницы нет и не было — русский ты, мордвин, татарин, чуваш или еще кто-то. Никто никогда не акцентировал на этом внимание. Все друг к другу хорошо относились, говорили на одном языке. А «Елюзанские», которые приезжали к нам, по-русски понимали очень плохо. И, возможно, даже из-за этого первоначально стычки происходили — на бытовом уровне, из-за девушек.

Кто-то кого-то на дискотеке обидел, «Елюзанские» тут же карательные походы устраивали. Бортовые «КамАЗы» — два, три, четыре — полные людей, битком приезжали. С дубинами, с прутками, цепями. Врывались на дискотеки, били всех без разбора, кого встречали. Ездили кортежами по десять машин. Это просто был геноцид какой-то. И это было не короткое время, это было годами.

«Елюзанские» кого не трогали? Родственников только своих. Девочек они не били. Девочек насиловали. Милиция на все это смотрела сквозь пальцы. Помню, к примеру, случай, когда несколько человек изнасиловали девочку. Мать написала заявление, и на нее начали давить. В милиции бездействовали, советовали взять денег. В итоге она не взяла деньги, и они с дочерью уехали, а кто-то брал, потому что могли вообще убить.

Уголовные дела либо не возбуждались, либо прекращались на стадии следствия. До суда ничего не доходило. Представьте, есть заявление, но пока по нему проводят проверку, «Елюзанские» либо напугают, либо денег дадут. И те заявление забирают.

«Елюзанским», я полагаю, просто нужна была власть. Они получали удовольствие от того, что все их боятся, хотя раньше не боялись. Это была однозначно преступная группировка, которая всех держала в страхе. Сначала они сами не знали, что дальше делать, но постепенно предприниматели, которые занимались небольшим бизнесом, смекнули, что им можно платить, чтобы те их попросту не трогали.

В те годы в стране существовала такая негласная система, что практически все предприниматели платили или группировкам, или правоохранительным органам за безопасное функционирование своего бизнеса. Поначалу эта деятельность была не совсем, может быть, законной, но и преступлением она, по сути, тоже не являлась. Тогда такое взаимодействие с предпринимателями называлось «крышеванием». Со временем «Елюзанским» стали платить практически все предприниматели, кто-то добровольно, кто-то нет. Тех, кто отказывался платить, они били, уничтожали бизнес.

— Вы тогда тоже занимались бизнесом. Платили «Елюзанским»?

— Нет. С таким вопросом, честно скажу, ко мне никто не подходил. Платили те, кто боялся. А здесь они видели, что их не боятся. Помню, постепенно мой микрорайон Тында и еще соседний микрорайон Озеро, это частный сектор, остались последними, кто оказывал какое-то сопротивление. Нас было человек десять, мы занимались каратэ. Это был 1998 год, по-моему, пик могущества «Елюзанских», а для нас своего рода переломный момент. До этого, если они били кого-то из наших, мы в ответ обязательно били кого-то из них, равновесие еще как-то сохранялось, хотя к ним в Елюзань мы никогда не совались. Мы охраняли свою территорию.

Летом того же года произошел на первый взгляд очередной конфликт. Четверо молодых ребят лет по 20 прокололи на трассе колесо на машине, не было у них запаски, и они стояли в микрорайоне БАМ, это улица Строителей в Чаадаевке.

На их глазах один из лидеров «Елюзанских», как мне тогда казалось, по имени Саид — его все Сан Саныч звали, он старше был лет на 10 — пьяный откуда-то вышел. Рядом с ним мальчишка, класс, может быть, 4–5. И он, значит, его лупит, потому что тот мать не зовет, чтобы та вышла к нему. И за этого пацаненка они заступились. Их было 4 человека, в том числе Ринат Букминов, кстати, тоже татарин. То есть еще раз подчеркиваю — о межнациональной розни речи не шло, вопрос о национальности не стоял. Один — Саид — елюзанский, а второй — Ринат — корнями из Елюзани, но обрусевший. Он для них уже не свой, и они для него не свои. Таких очень много было.

Разговор не дал результата. Саид настойчиво желал помериться силами с Букминовым. Они подрались один на один, и Ринат побил Саида. Тот назначил ему встречу. Букминов сказал, что, если ему так надо, он может приехать на озеро, потому что летом ребята всегда проводят время там, купаются каждый день. А меня не было, я жил тогда временно в Пензе.

В итоге на следующий день на озеро приехали порядка 100 человек, 40 машин было. Никто их не считал. Они зашли с одного конца. Женщины с детьми засобирались. Многие ребята, кто в это время тоже был на озере, подошли. В итоге их побили, не всех. Рината начали прилюдно топить в озере, чтобы показательно отомстить за своего товарища. Именно тогда я почувствовал, что шаткое равновесие между нами и «Елюзанскими» нарушилось, они перестали нас остерегаться. Они поняли, что если приедут большим количеством, то нас победят. Мы же могли рассчитывать только на близкое окружение. Нам хотелось, чтобы мы жили спокойно, чтобы нас никто не трогал.

— Что Вы предприняли дальше?

— Один мой товарищ, татарин, с которым я учился в институте, посоветовал мне поговорить с Рафаэлем Музафяровым, чтобы тот мог что-то порекомендовать. Он сам из Неверкино и вроде очень не любил «Елюзанских». Ранее я с ним знаком никогда не был.

— Я понимаю, что речь идет о так называемом Рафе Черном, криминальном авторитете. Он и 11 членов его банды были арестованы в 2005 году по обвинению в совершении тяжких и особо тяжких преступлений.

— Это было намного раньше. Я не мог тогда сказать, криминальный он авторитет или нет. Каждый предприниматель тогда мог вполне подходить под описание члена той или иной группировки, потому что кто-то с кем-то обязательно общался, кого-то «крышевал», имел какие-то отношения.

— Но была информация, причем исходила она от руководителя следственного управления СКР по региону Олега Трошина, который заявил, что «Зуевские» ранее входили в группировку Рафа Черного, что якобы они были единым целым, но потом «отпочковались».

— Я видел эту информацию, причем на Вашем сайте. Олег Трошин, который, кстати, лично возбуждал уголовное дело в отношении меня, поскольку на тот момент я был депутатом регионального парламента, являлся спецсубъектом, сделал это заявление как раз на той пресс-конференции 4 декабря 2013 года, когда меня задержали. Тогда вообще много каких заявлений делалось, которые в итоге не нашли подтверждения.

Я хочу кое-что пояснить. Во-первых, никакой ОПГ «Зуевские», как и банды «Зуевские», нет и никогда не было. Если бы они были, то был бы и соответствующий приговор суда. Такого приговора нет. Банда — это устойчивая вооруженная группа, созданная в целях нападения на граждан. «Елюзанские», полагаю, больше подходили под это определение.

Против меня действительно возбуждали уголовное дело, мне действительно предъявляли обвинение по ч. 1 ст. 209 УК РФ «Бандитизм», я этого не отрицаю, но в дальнейшем производство по данной уголовной статье в отношении меня прекратили за отсутствием состава преступления. Мне было разъяснено право на реабилитацию и имущественное возмещение вреда, причиненного незаконным уголовным преследованием.

Однако такие словосочетания, как ОПГ «Зуевские», банда «Зуевские» рядом с моей фамилией в Интернете в том или ином виде присутствуют. Это результат массированной информационной кампании против меня, которая велась как вполне законно с помощью СМИ, которые всего лишь транслировали то, что говорят люди в погонах, так и незаконно, когда некоторые персонажи — не буду называть фамилии — размещали в Интернете несоответствующие действительности статьи и видеоролики про меня, моих товарищей. Они просто занимались вбросами, чтобы очернить меня.

Сейчас я слышу немало критики в свой адрес, что я, мол, хочу себя обелить и вновь рвануть в депутаты. Что значит обелить? Сказать, что то, в чем меня до сих пор обвиняют некоторые люди, я не совершал? Это называется обелить? По-моему, я лишь пытаюсь донести мысль: я никого не убивал, не «крышевал» игровые салоны или проституток, никогда не занимался грабежами, разбоями, изнасилованиями и поджогами. Ничего этого в приговоре суда нет. Но СМИ об этом как-то молчат. Все охотно трезвонили о том, что Зуев — бандит, что Зуев всех терроризирует, всю Чаадаевку якобы в страхе держит и так далее, но как-то очень аккуратно и тихо все обошли стороной информацию о моем освобождении в зале суда, про то, что апелляция отклонена и что я несудимый.

— То есть «Зуевские» никогда не входили в преступную группировку Музафярова?

— Нет, как и не было, еще раз повторюсь, никакой преступной группировки «Зуевские».

— А была информация о том, что Вы лично якобы давали показания на Рафаэля Музафярова. Это правда?

— Нет, это не правда. Я не давал на него показания ни на следствии, ни на суде. Все это вранье. Это происки тех, кто меня пытается очернить. Не получилось посадить, значит, пытаются дискредитировать.

— Хорошо. Теперь, возвращаясь на 18 лет назад, тогда, в 1998 году, чем-то Вам помог Рафаэль Музафяров в решении конфликта с «Елюзанскими»?

— Советом. Решать вопрос он мне, наверное, и не собирался. Мы его решали сами. Ему нужен был повод, чтобы завязать контакт с «Елюзанскими», а дальше разговаривать, выводить разговор на то, что он — сила, с ним выгоднее дружить, а, значит, он с них что-то должен иметь. Там было много бизнесменов, Елюзань была очень богатой, там, куда ни посмотри, пилорама или колбасный цех.

Я послушал Рафа, поехал к ним один. У меня тогда была белая «десятка». Приехал на автозаправку, которая считалась их своеобразным штабом, и попросил, чтобы подъехали так называемые «старшие». Они подъехали. Я предложил мировую встречу. Сказал им, что мы вышли из того возраста и пора прекращать это противостояние, надо жить в мире и согласии. Мне ответили, чтобы мы завтра приехали на какой-то пустырь.

Потом я узнал, что это вообще популярное место встречи для разборок. Это тупиковая роща, к которой ведет только одна дорога. Если туда, как рассказывали очевидцы, кто-то приезжал, «КамАЗ» перегораживал выезд. От тех, кто там присутствовал, знаю, что в багажниках чего только у них не было — от снайперских винтовок и автоматов Калашникова до гранатометов. Было все. Но я этого сам не видел, я это говорю со слов. Уверен, оно и сейчас никуда не делось, а где-то лежит до поры до времени.

— И Вы поехали на следующий день на этот пустырь?

— Нет, мы поняли, что разговора мирного не выйдет. Не так они все восприняли. Я уехал обратно в Пензу. А они на следующий день туда [на пустырь] приехали. Было, как рассказывали, 59 машин. Через некоторое время, не дождавшись нас, все они направились в Чаадаевку. На тот момент в поселке было два участковых и «УАЗик» — «бобик». В тот день они стояли в микрорайоне БАМ, при въезде в Чаадаевку, на том самом месте, где стычка произошла, и Ринат побил Саида один на один.

Впереди едут два джипа, из одного из них торчит зеленый флаг. Сейчас это невозможно представить — тут же обвинят в ваххабизме. А там реально бородатые люди какие-то ехали. Это все видели местные жители. Два милиционера всю эту колонну тормозят. Одного из них окружила толпа, и в какой-то момент кто-то его ударил, тот упал без сознания. То есть били и ничего не боялись. Понимаете, какой уровень беспредела был?

Они идут на второго. Тот вытаскивает табельное оружие, кричит: «Стоять!» и стреляет вверх. А они все равно идут на него. Он залез в «УАЗик» и закрылся. Они расшатали его и перевернули на крышу, а потом сели и поехали дальше. И это было в послеобеденное время, в июне, белый день.

Дальше всех, кого они встречали из прохожих — молодых и старых, называли их «Зуевскими» и били. Они не понимали, что есть Тында или что-то еще. Они знали, что здесь где-то есть Андрей Зуев, а все, кто около него — это «Зуевские». Тогда и пошло, что «Зуевские» — это что-то, что противостоит этой преступной группировке.

«Елюзанские» просто всех переколотили, и все им в очередной раз сошло с рук.

Тогда, летом 1998-го, я и мое окружение, меньше десяти человек, переехали в Пензу. Стало опасно. Семьи еще не было, были родители. Я знал, что около моего дома регулярно стоит машина, меня караулит. Она стоит день, ночь, к ней кто-то подъезжает-отъезжает. За родителей боялся, не знал, что от этих бандитов ждать.

И «Елюзанские» без нас совсем обнаглели. То, что я рассказывал до этого про беспредел, он не то что удвоился или утроился, а удесятерился. В Чаадаевке не было семьи, члены которой как-то не пострадали от них. Народ уже от них сильно устал.

Вымогательство и сбор денег с их стороны меня волновали в последнюю очередь: они били знакомых, друзей, насиловали девчонок. Они отнимали имущество. Все, что хотели, делали. И никто не мог остановить этих людей, управы на них не было.

— Почему же никто в милицию не писал все это время?

— Писали. Это было массово. Тех, кто писал, были сотни точно. Но ничего не происходило. Ну что им может сделать милиционер, у которого нет власти? Он или найти никого не может, или повесткой вызывает, но не он решает вопрос, а с ним решают. Угрожают увольнением, расправой, убийством, заставляют закрывать дело. То есть не в интересах органов было, чтобы все это выходило наружу по ряду причин.

Это сейчас статистика, а тогда, мне кажется, их не статистика увеличения числа преступлений волновала. Это страх перед преступниками был. На тот момент не было силы, которая вообще могла бы их остановить.

— И что Вы делали в такой ситуации?

— «Партизанили», потому что нас 10 человек было, а их — 200, нереально выстоять. Этот фактор нужно было исключить. Мы выезжали в Чаадаевку, ловили «Елюзанских», колотили их в отместку за то, что те беспредельничали. Это же поселок — все друг друга знают. Этого побили, тот рассказал, те решили отомстить и так далее.

С прихвостнями «Елюзанских», которых много развелось, разговаривали, убеждали их, что они здесь не нужны, им не надо помогать, не надо им платить. С простыми людьми много беседовали. Они хотели, чтобы все это закончилось, чтобы этих «Елюзанских» кто-то прогнал, чтобы это ярмо сбросить, потому что на улицу выйти невозможно было. И это было начало 2000-х.

— В какой-то момент сами люди достигли точки кипения?

— Жители поселка постепенно начали понимать, что если они сами себя не будут защищать, свои семьи, свое имущество, то их никто не защитит. Они никому не были нужны. Милиция своих функций, по сути, не выполняла. Ничего не могла сделать.

Глядя на все это, люди сами стали искать какие-то контакты с нами. Мы всем говорили: «Поддержим. Если что-то будет, звоните». Тогда, кстати, только появлялась мобильная связь. У кого-то пейджер был, кто-то по домашнему звонил.

Один раз, я помню, на озеро подъехал ночью: мне сказали, что местные уже сами побили «Елюзанских», и те должны скоро приехать, чтобы отомстить. Честно говоря, я поразился: с нашей стороны человек 500 на этом озере стояло. Люди приехали отовсюду — все натерпелись. Причем были не только молодые, но и зрелые мужчины. С цепями, с дубинами — со всем, что есть. Просто стояли и ждали.

— Они понимали, что все это противозаконно?

— Конечно! Но они стояли, они были вынуждены стоять, потому что никто не мог помочь. Раз государство не могло защитить их, они были вынуждены делать это сами. Но речь идет, подчеркну особо, именно об обороне.

Люди, например, из Сурска приезжали за 45 км в Чаадаевку, из Архангельского — не потому, что ее полюбили, а потому что знали, что отсюда туда на подмогу тоже приедут. В итоге «Елюзанских» погнали не только у нас, а отовсюду! Везде была такая поддержка, чувствовалось народное единение. Молодые люди к тому времени уже наладили между собой взаимодействие и приезжали друг другу на выручку. И это было спонтанно, я их не организовывал.

Как ни странно, когда «Елюзанских» действительно ждали, собравшись большим количеством человек, то они, как правило, не приезжали. Бывало, что это происходило с переменным успехом. Бывало, что они кого-то побеждали. Бывало, что в каком-то селе не звали на помощь, думали, что сами справятся, и не справлялись. Стенка на стенку шли. Но с тех пор я почувствовал, ситуация в корне поменялась.

— Когда эти набеги на местное население прекратились?

— В 2002-м, край — в 2003-м. В 2004-м они уже не ездили. Все! Перестали. Тут еще постепенно и правоохранительные органы стали на них более пристальное обращать внимание. Органы уже крепчать стали — Путин у власти уже был, силовики. Но это медленно все происходило. Кого-то из «Елюзанских» даже посадили, кто-то уехал, скрылся. Но главное, что их лидеры поняли, что к нам ездить не надо — там бьют.

Кстати, сперва «Елюзанские» перестали ездить в Тынду. А наши некоторые девушки, которые с ними встречались, стали выходить к ним за железнодорожный переезд, когда те на свидание приезжали. Боялись сюда даже близко подъезжать.

Позже, глядя на нас, «Зуевских», люди стали гнать «Елюзанских» из других районов и населенных пунктов. И они просто перестали туда ездить, увидев реальный отпор.

— И после этого, я понимаю, Вы приняли решение вернуться жить в Чаадаевку. Когда, в каком году это произошло?

— Вернулся в Чаадаевку я в 2006-м. Помню, приехал, поздний вечер, лето, тихо-тихо. И вдруг слышу, как где-то вдалеке — там, у того самого озера — люди песни поют, прямо как в детстве. А этого же ведь много лет не было! И так хорошо стало. Правда, было воодушевляющее ощущение, что я смог сделать что-то, чего не мог никто. Это радовало. Я видел благодарность людей, на душе от этого было хорошо.

В 2003 году я открыл в Пензе частное охранное предприятие «Арсенал». Мы заключали договора на охрану объектов. Предлагал такие услуги и предпринимателям из Чаадаевки, часть из которых по-прежнему — как будто по привычке — продолжали платить «Елюзанским». Я знал, что те не распрощались с идеей вернуться, победить. Было задето их самолюбие. И при этом в Чаадаевке оставались силы, которые симпатизировали «Елюзанским» — это выходцы оттуда или люди, по каким-то причинам негативно настроенные к нам. Они выполняли роль информаторов «Елюзанских», в том числе это их девушки, которые тоже были поводом приезжать. А нужно было, чтобы они перестали приезжать вообще, чтобы люди совсем перестали их бояться. Нужно было, чтобы они окончательно потеряли свое влияние.

И мы пытались объяснить этим коммерсантам, что не надо никому платить, в частности, «Елюзанским». Но были люди, которые говорили, что им это ничего не стоит, что они просто друзья.

— Вместо ст. 209 УК РФ «Бандитизм» и ст. 210 «Организация преступного сообщества», которую Вам пытались вменить чуть позже — в сентябре 2014 года, до суда, как мне известно, дошли лишь 6 эпизодов вымогательства, причем по двум из них — в отношении граждан Белянина и Гуляшова — было вынесено постановление о прекращении в связи с отказом прокурора от обвинения. Более того, суд признал за Вами право на частичную реабилитацию, а гражданский иск Гуляшова был оставлен без рассмотрения. В приговоре суда говорится еще про четверых потерпевших — Али Якупова, Петра Нагачина, Александра Маглева и Капитолину Рикову. Давайте поговорим об этом. Факты вымогательства признаете?

— Нет. Вымогательств не было.

Следствие мне вменяло изначально третью часть — вымогательство в составе организованной группы лиц, а суд перешел на вторую часть — в составе группы лиц по предварительному сговору. Срок давности у нее 10 лет. События, о которых говорят потерпевшие, произошли: у Маглева — в ноябре 2003 года, а у Риковой — в ноябре 2004 года. На момент возбуждения уголовного дела — 4 декабря 2013 года — у этих «преступлений» уже тогда вышли сроки давности. Они возбуждены по сути своей незаконно. А Маглев якобы 3 декабря явился с заявлением, то есть за день до задержания. Почему Маглев и Рикова 10 лет молчали о совершенных в отношении них тяжких преступлениях?

Остается два эпизода, где потерпевшими являются Якупов и Нагачин. Тут вообще очень интересно. В 2005 году эти уголовные дела уже возбуждались, потом они неоднократно приостанавливались. Я сам тогда инициировал, настаивал, чтобы по этим двум эпизодам меня либо осудили, либо прекратили дело. Это было по ч. 3 ст. 163 УК РФ «Вымогательство». Я не хотел находиться в статусе подозреваемого. В итоге добился, и года через два эти дела прекратили также за отсутствием в моих действиях состава преступления, а здесь их возобновили.

Как уже говорил, я сам лично разговаривал с предпринимателями Чаадаевки и соседних сел на одну и ту же тему: не «кормить» «Елюзанских». При этом, пытаясь их убедить, я никому не угрожал и не требовал, чтобы они платили мне. В числе таких бизнесменов, с которыми я говорил, был Али Якупов. Он сам родом из Средней Елюзани. Считаю его одним из тех немногих, кто при «Елюзанских» чувствовал себя комфортнее. Денег я у него не вымогал. Он на суде сам говорил, что угроз с моей стороны не было.

Что касается Петра Нагачина, он вообще от начала до конца утверждал в суде, что у него никто ничего не вымогал. Уверен, на него давили, он до конца не хотел брать грех на душу и оговаривать меня. Я знаю, он хороший человек, порядочный, говорил честно, все, как было на самом деле. В самом вымогательстве должно быть два состава: требование и угроза. По сути, это слова, сказанные более 10 лет назад, которые не подтверждены никакими записями. Вообще ничем.

Полагаю, органам нужно было тянуть это дело, протягивать до конца, потому что именно в этом эпизоде присутствовали еще два моих товарища, и если бы и он не прошел, то их пришлось бы отпускать вчистую. Тогда был бы большой скандал, потому что раз арестовали, значит, ты должен быть осужден. В 1937 году при Сталине было, кажется, около 10% оправдательных приговоров, а сейчас их, по сути, нет.

— Два интересных момента я для себя подметил, когда читал приговор Городищенского районного суда от 12 января 2016 года в отношении Вас, Михаила Кутыркина и Олега Горшилина. Первое — все трое ранее не были судимы; все трое активно способствовали расследованию преступлений; у всех троих есть обстоятельства, смягчающие наказание, и ни у кого нет обстоятельств, отягчающих наказание; у всех троих есть на иждивении малолетние дети.

— А у Горшилина еще есть медаль «За отвагу», он в Чечне воевал.

— Второй момент: нигде не нашел, что Вами использовалось какое-то оружие. Организация банды, если внимательно прочитать ст. 209 УК РФ, подразумевает именно его использование. Там везде говорится об «устойчивой вооруженной группе», которая создается в целях нападения на граждан.

— Нигде не написано, потому что никакого оружия и не было. Данная статья УК РФ действительно указывает на то, что если это банда, то она должна быть вооружена. А оружием может быть, кстати, даже нож. Необязательно оружие должно быть огнестрельным.

Самое интересное, что, когда меня арестовали, сразу по телевизору стали показывать сюжеты про то, что в Чаадаевке все от нас якобы стонали, от «беспредельщиков» эдаких, что мы всех затерроризировали, запугали. И при этом показывали кадры с оружием — гранатометы, пистолеты, автоматы. Вообще из каких-то других сюжетов взяли, наверное, когда готовили материалы про реальных гангстеров. А у людей, думаю, сложилось впечатление, что это все у меня отобрали и что я действительно бандит. Полагаю, это был конкретный заказ на меня.

— Вы считаете, что дело против Вас было политическим?

— Безусловно. После того, как в Чаадаевке началась тишь и благодать, я думал, чем заняться. Я люблю свой поселок. Именно из-за этого я столько лет отдал этому делу.

Выборы ближайшие в комитет местного самоуправления (КМС) поселка Чаадаевка были в 2009 году. Я туда пошел, выиграл эти выборы как беспартийный самовыдвиженец, стал депутатом. У меня было всего порядка 500 избирателей. Это мой микрорайон Тында и близлежащие улицы. Всего в КМС было 11 депутатов. Все, кроме меня, от «Единой России». В каких-то делах они, конечно, помогали. Но задача любой администрации — как можно меньше сделать, а все лавры от сделанного забрать себе. Я никогда не думал, что будет так важно, кто сделал доброе дело. Потом понял, что для них это очень важно.

В 2012-м я выиграл выборы в собрание представителей Городищенского района — тоже как самовыдвиженец. Там уже было 2 тыс. избирателей. Почему я пошел в собрание? Просто понял, что в КМС ничего не решу. Я мог хоть за что голосовать, но я был один, решения принимались большинством голосов. Все решения спускались сверху. Я видел, что они принимаются все-таки не здесь, а выше. Думал, будучи в районе, смогу на что-то выбить деньги, потому что на что-то хорошее в поселке их нет совсем.

Все это время активно занимался и общественной, и политической деятельностью, помогал людям, как мог. Постоянно требовал от администрации помощи. А когда в том же 2012-м году я прошел в Законодательное собрание Пензенской области, да еще и от оппозиционной партии, то, думаю, стал опасен вдвойне для той власти, которая тогда находилась у руля. Тогда, как я могу предположить, и было принято решение меня нейтрализовать, да не просто так, а чтобы конкретно, надолго, если не навсегда.

— Вы сказали, что помогали людям, как могли. Что Вы сделали полезного для своего поселка, причем не только как депутат?

— Сейчас расскажу. Кому-то, возможно, это покажется какой-то ерундой, но такова жизнь в поселке.

Я с детства знаю, что у нас хорошее озеро. То самое, про которое я уже несколько раз упоминал, живописное место. В нем всегда было много родников, глубина в отдельных местах достигала 18 метров. Лет 10 назад оно начало цвести и заболачиваться. Есть такая ужасная трава — телорез. Искупался и неделю чешешься. Пытались его очистить. Сначала этот телорез руками собирали, потом тракторами: тросы накидывали на траву и тянули на берег. Но я понял, что это бесполезно. Надо было запустить специальную рыбу: белый амур, толстолобик, черный буффало и полузеркальный карп. В 2008 году на свои деньги купил малька в Колышлейском районе. Мне специалисты просчитали, сколько его нужно, в каких объемах и пропорциях. Рыба всю эту ерунду съела за год–два. Озеро стало чистым, как в детстве. Потом рыба выросла, а зимой нужно было сверлить проруби, чтобы она не задохнулась. Где я сверлил проруби, собирались рыбаки. А им же все равно — они половили и ушли, оставляли все как есть. Короче, рыба стала дохнуть от недостатка кислорода. За два года она вся сдохла.

Сейчас, зная этот алгоритм, уже без меня со школ и предпринимателей собирались деньги, рыбу опять запустили. Но, как я понимаю, не в нужных пропорциях.

В моем районе, кроме озера, особо нет ничего достопримечательного. Зато всегда была хоккейная площадка. С детства помню, как там матчи проходили. Команда Чаадаевки выступала даже на областных соревнованиях. Кроме этого, на ней в летнее время собрания жителей проходили и праздники. Но коробка со временем пришла в запустение. Точнее превратилась в пустырь внутри двора.

Что я сделал? Наклеил объявления с призывом собирать деньги на строительство. Батюшка из нашего храма протоиерей Виталий Ещенко дал ящичек, в магазине мы поставили. Как в церкви, знаете, собирают? Туда опускали деньги, что-то я свое добавлял.

Мы все делали заново. Асфальт покупали, дырки заделывали. Столбики новые ставили. Администрацию напрягал — все со скрипом. В администрации же своих досок нет. Она просила того самого будущего потерпевшего Якупова, чтобы он нам осиновые доски пилил. У него была пилорама. Доски были за счет администрации, работа и все остальное — за мой.

Вот для этой хоккейной коробки трубы, сетку-рабицу, фонари на столбы покупал, оборудование музыкальное поставил, сцену для проведения праздников пристроил. Кстати, по моему образцу потом в райцентре «коробку» возвели, только уже на бюджетные деньги. Потом еще коньки покупал, раздавал — люди за годы отвыкли кататься. Потом детскую команду организовал, а позже и взрослую. Форму новую и бывшую в употреблении покупал, где на свои, где на собранные деньги. Со временем турниры детские и взрослые проводил.

— А сейчас эта взрослая команда по-прежнему действует?

— Действует. Она сейчас немножко модернизировалась, туда уже опытные игроки пришли, участвует в соревнованиях.

Скинулись мы, несколько человек, купили старую «Ниву», и один местный умелец — тоже хоккеист — сконструировал из нее специальную машину, которая обливает лед кипятком и полирует, как на хоккейных аренах. Лед получается идеальный.

У нас не просто каток, а он разлинован, со всеми зонами. Все, кто приезжают, говорят, что нигде не видели такого льда под открытым небом. Сейчас это пока увидеть невозможно, потому что мы только еще заливаем каждый день, чтобы вода не впитывалась. Там есть своя технология.

— И Вы сами выходите заливать каток?

— Конечно. Это же все для себя, для своего двора делаешь. Причем всегда это с таким хорошим настроением, радостно. После снегопада и стар, и млад — все на катке, чистим снег.

У нас на этой площадке и новогодние представления проходят — все как в детстве. Здесь есть открывающиеся бортики, а за ними стоит сцена. Вот на этой сцене люди на Новый год и выступают. Кто-то костюмы готовит. Тут весело у нас, дружно.

Неподалеку отсюда в 2012 году детскую площадку обустроили. Конечно, за последние годы она обветшала. Надо будет на следующий год приводить ее в порядок.

Хлопотал, чтобы спортивный зал открыли на базе детсада. Арендовал помещение. У него отдельный вход был. Здесь ничего не было. Я сделал пол, навес из досок на веранде, чтобы удобно было, скамейки поставил.

Внутри помещения ремонт сделал. Оборудование, турники приобрели на собранные и мои личные средства. Тренера по пауэрлифтингу нашел, он тоже на энтузиазме работал. Дети, подростки приходили занимались. Бесплатно, кстати. Но под видом того, что в садике необходимо срочно открыть новую группу, а это помещение якобы лучше всего подходит, они его закрыли незадолго до моего ареста, хотя в детском саду на тот момент пустовало несколько групп. Дети с родителями едва успели вынести оборудование. Оно в подвале моего дома сейчас стоит, туда так же дети ходят, занимаются. Там неофициально все, без аренды. Общедомовые нужды. Жители платят за свет и все. Такой выход нашли. Кстати, группу в этом помещении по сей день так и не открыли.

Секцию каратэ кекусинкай открывал, тоже арендовал помещение, но в поселковой школе. Клуб назывался «Бусидо». 100 детей тренировались, призовые места на всероссийских турнирах занимали. На крупных соревнованиях Чаадаевка звучать стала. Не Пенза, а именно Чаадаевка. Открывали секции в Сурске, в Городище, но там потом тоже закрыли. Меня «закрыли», и там все закрыли.

За дорогу асфальтовую боролся, которая соединяет центр с самым дальним районом — маслозаводом. До этого она была грунтовой. Но это уже когда депутатом Законодательного собрания был. На сессиях выступал, к губернатору обращался, пытался, чтобы ее по областной программе отремонтировали. Хотели, чтобы эта дорога до района БАМ вела, предлагали даже здесь транспорт общественный пустить. Но дорогу сделали только тогда, когда я уже под арестом находился. Наверное, чтобы не сказали, что это Зуев-коммунист добился.

Когда вообще еще никаким депутатом не был, помню, на свои деньги изготовил памятную табличку, что в этой школе, в которую я тоже ходил, с 1931 по 1935 годы учился Горюнов Николай Федорович, Герой Советского Союза. Он был удостоен этого звания за мужество и героизм, проявленные при форсировании Дуная и в боях на захваченном плацдарме. Был награжден орденом Ленина и медалью «Золотая звезда». Летом 1986 года мы всей школой были на его похоронах. Отдавая дань памяти этому человеку, табличку торжественно открыли в мае 2007 года.

Моя тема была также поставить на территории школы памятник этому выдающемуся земляку и присвоить школе его имя. Но эту инициативу перехватили власти. Пока меня не было, памятник поставили. Деньги собирали всем миром, проект специально, говорят, заказывали в Пензе. Слава богу, стоит. Память Николая Федоровича увековечена.

А еще ту же самую школу, где, как я уже говорил, учился, спасали. Ее могло и не быть уже из-за пресловутой оптимизации. Она не средняя сейчас, там уже нет 10–11 классов. А со временем поговаривали, что ее сделают четырехлеткой, а потом вообще закроют. И для такого поселка, с таким населением, которое идет на убыль, говорили, что одной школы вполне достаточно. Зачем содержать две? Я организовал благотворительный фонд «Школьная планета». Собрались бывшие выпускники, предприниматели, создали необходимую финансовую базу, решили помочь школе. Отстояли ее. Купили туда хорошее музыкальное оборудование. На мой взгляд, лучше даже чем, в действующем доме культуры. По-моему, около 150 тыс. рублей на это потребовалось.

— Наверное, всего и не перечислить. В Интернете мне попался видеоролик, который был снят тогда, когда Вы еще находились под арестом. Там люди сами все говорят.

— Я всегда чувствовал их поддержку, потому что многих, если не каждого, знаю лично. И они меня знают. И когда после суда вернулся, многие высказывали мне слова поддержки, они знают, что мне скрывать нечего, я честный человек, всегда готов был работать для людей.

— Хочется в это верить. Только я все-таки не совсем понимаю, что плохого в том, что Вы столь активно занимались вопросами благоустройства? По-моему администрация должна была радоваться тому, что есть такие люди.

— Действительно, я тоже поначалу искренне так и думал, что я же хорошие дела в принципе делаю, мне должны помогать. Но этого не происходило. И было определенное недопонимание с чиновниками на этот счет. Учитывая, что те, кто из «Единой России», этого ничего не делали, а я делал, на этом фоне они смотрелись хуже. А делать, что делал я, они, наверное, не хотели, не считали нужным. Я не знаю.

— Но Вы ведь тоже одно время были сторонником политической партии «Единая Россия»? Я ничего не путаю?

— Нет, Вы абсолютно правы. Это был конец 2011 года, и я хотел тогда идти в собрание представителей Городищенского района. Выборы были весной 2012-го. Я не буду называть сейчас никаких фамилий, но мне было сделано соответствующее предложение человеком, который до сих пор занимает большой пост в районе. Я честно сказал, что против этой партии. Мне ответили: «Вступи. Так надо. От тебя не убудет, а району этим поможешь». Но я не вступил, а написал лишь заявление сторонника. Несколько месяцев мне хватило, чтобы понять, что представляет собой районное отделение партии. В итоге, когда я попросил, мне даже справку не дали, которая нужна была для участия в выборах. Сослались на то, что они якобы не дают справки сторонникам. Созванивались даже с пензенским каким-то начальством. В результате я при подаче документов политическую принадлежность не указывал, пошел как беспартийный самовыдвиженец. И выиграл эти выборы! Хотя борьба была очень жесткой. Весь административный ресурс был брошен сюда, на мой округ, но я победил кандидата от «Единой России» Владимира Крячко.

— В собрании представителей было 19 депутатов. Сколько из них единороссов?

— От «Единой России» — 17 и два самовыдвиженца. Один из города Городище Василий Седов и я из Чаадаевки.

— Перед выборами в Законодательное собрание Пензенской области, которые состоялись осенью того же года, Вы, как известно, вступили в КПРФ. Почему выбрали именно эту партию?

— С моими взглядами мне можно было идти только в КПРФ. Это реальная политическая сила, которая всегда отстаивала интересы простого народа. С «Единой Россией» я после этих нескольких месяцев больше не хотел взаимодействовать.

— Вы, наверное, тогда понимали, что Вам было бы проще пройти в региональный парламент не по одномандатному округу, а по списку партии. Округ в 65 тыс. человек объединял ведь три района — Городищенский, Шемышейский и Лопатинский.

— Честно говоря, об этом вообще не думал. Изначально я понимал, что есть два района, которые мне были не очень хорошо известны, а у КПРФ во всех районах есть представители. В своем районе я кого-то знаю, на кого-то могу опереться, а Шемышейский и Лопатинский районы для меня вообще тогда были как темный лес.

К тому же, когда идешь одномандатником, тебя очень легко снять как кандидата. Надо собирать подписи, там есть определенные сложности. А когда идешь от партии, подписи собирать не надо. Я понимал, что на этой стадии меня не снимут. А единороссы в районе, думаю, уже были напуганы двумя предыдущими выборами — в КМС и собрание представителей. Я так полагаю, с их стороны надо было меня как-то останавливать. Самое простое — не доводить дело до выборов, а снять меня на этой стадии.

И мне помогли, не обманули меня. Мы тогда встретились с первым секретарем пензенского обкома КПРФ Георгием Петровичем Камневым, обсудили ситуацию. Я рассказал ему о людях, которые живут в Чаадаевке, о своих делах, проблемах, которые есть и которые решаются в поселке. Сказал, что хочу идти на выборы, чтобы еще больше помогать, служить людям. Я шел выигрывать именно по одномандатному округу.

— Но не выиграли, хотя и набрали много голосов в сравнении с другими.

— Да, выиграл Рустям Агишев, уроженец Средней Елюзани. Но за меня лично, действительно, проголосовали намного больше, чем за партию. Примерно 7,6 тыс. человек, это в два раза больше, чем за любого другого кандидата от КПРФ. А по партийным спискам за меня проголосовали 5,8 тыс. человек. У ближайшего преследователя было 3,9–4,3 тыс. И первый по списку проходил Камнев, а кто второй — вопрос решался тогда. Здесь был момент истины: обманут или не обманут. Все-таки я новый человек. Но нет, мандат отдали мне как кандидату, который набрал наибольшее количество голосов за партию.

— Надо сказать, что Георгий Камнев после Вашего ареста одним из первых — если даже не самый первый — заявил о том, что дело политически мотивировано. Более того, он неоднократно об этом говорил и потом — в феврале 2014 года в своем интервью; затем — в ноябре, когда надеялся, что вынесут оправдательный приговор; в марте 2015-го очень точно подметил, что окончание следствия совпало со стартом губернаторской гонки. И именно Георгий Камнев указывал на информационный шум, искусственно созданный в проправительственных СМИ, в том числе на телевидении и в районных газетах.

— Я очень благодарен за ту поддержку, за то, что в меня верили однопартийцы, в первую очередь Георгий Петрович, что от меня не отвернулись, не бросили, потому что все прекрасно понимали: дело политическое.

Иначе, почему меня правоохранительные органы не трогали все эти годы, раз уж это все было действительно совершено давным-давно? Почему все это началось, только когда я перешел, с их точки зрения — власти, я имею в виду — какую-то грань, стал для них костью в горле. Меня нужно было убрать.

Более того, попытки возбудить в отношении меня уголовное дело были, но они ничем не увенчались. По их логике, я должен был, наверное, испугаться на половине пути и отступить. Речь идет о якобы мошеннических действиях с жилищным сертификатом, который мы получили, когда жена родила дочку, второго ребенка.

Я когда шел на выборы в собрание представителей, уже был этот милицейский «пресс». Мне периодически звонили, в УБОП вызывали, я отказывался ехать, говорил, что приеду после выборов, предлагал, чтобы меня вызывали повестками, а не по звонку. Пять раз эта история с сертификатом возвращалась к прокурору. Все дела в отношении меня рассматривал городищенский Следственный комитет, так как я депутат, спецсубъект. Он проводил проверки и отказывал в возбуждении. Пять раз возвращали на доппроверку, чтобы, видимо, помотать нервы. То есть история начиналась прямо перед выборами в собрание представителей — она в принципе закончилась ничем.

— Андрей Викторович, большой общественный резонанс весной 2013 года получили два видеоролика, которые были обнародованы на YouTube — о чаадаевском филиале областного противотуберкулезного диспансера и об очистных сооружениях в поселке. Речь шла о ненадлежащей очистке канализационных стоков и о большой вероятности попадания туберкулезной палочки в Суру, из которой воду пьют жители Пензы. Областным властям тогда пришлось спешно проводить пресс-конференцию, а потом инициировать контрольные проверки. Вы же в свою очередь выступили с публичным обращением к губернатору Василию Бочкареву и попросили его лично разобраться в нарушениях природоохранного законодательства.

— Я поднимал этот вопрос и на сессии Законодательного собрания Пензенской области. Очень активно работал по этой теме. Разумеется, это не нравилось главе администрации Городищенского района Геннадию Березину и тогдашнему губернатору Василию Бочкареву.

И проверки были, но только для того, я считаю, чтобы ничего не найти. Точнее найти какое-нибудь маленькое нарушение, раз уж все так громко получилось, кого-то оштрафовать или пожурить и оставить все так, как было.

Диспансер, на территории которого мы сейчас с Вами находимся, попросту закрыли. Произошло это примерно 3 месяца назад. Всех перевезли в Пензу.

И это, думаю, очень устраивает всех — нет туберкулезных больных, нет палочки Коха в канализации, значит, и нет никаких эпидемических стоков в Суру. То есть вообще теперь проблемы никакой нет. Удобно, что сказать. Хотя здесь есть сосны, здесь хороший чистый воздух, который как раз нужен туббольным. Не зря же противотуберкулезный диспансер здесь строили.

Раньше отсюда при помощи специальной машины возили нечистоты на очистные сооружения. Только машина была старая, и по дороге из нее эта гадость выливалась.

Теперь якобы здесь дом отдыха будет, но пока точно неясно. Известно, что здание сейчас не отапливается. Поблизости проживают 13 семей — пенсионеры, в основном, никто не работает. Доживают свой век, так сказать. Ближайший магазин — не близко.

Что касается очистных сооружений, мы видим, что никакой бактериологической очистки канализационных стоков здесь нет. Если бы она была, тут бы все в резервуарах сейчас бурлило, и шум от так называемых «воздуходувок» стоял такой, как от целого предприятия. Но все тихо, просто тишина.

Более того, Вы, наверное, чувствуете, что здесь очень неприятный запах, хотя мы фактически находимся в чистом поле, на открытой ровной поверхности, и сегодня еще порывистый ветер. Нетрудно представить, какая вонь здесь летом, поскольку нечистоты попадают именно сюда, и вся эта грязная вода стоит буквально без движения.

Каких-либо работников мы здесь с Вами тоже не видим. Хотя должны быть специалисты-бактериологи, если тут якобы ведется бактериологическая очистка. Где они? Их нет. Сторож только, охраняет, да пара старых собак бегает.

Насосный мотор здесь все-таки, наверное, работает, потому что если бы не работал, тут все бы вообще залилось.

Иными словами, можно предположить, что осуществляется только механическая очистка — через песок, где все оседает. Вода затем отсюда поступает туда — в те два пруда.

В них она должна окончательно очищаться, и только после этого попадать в Суру. Вообще должно было быть так, что отсюда уже можно брать воду и пить. И, соответственно, как бы можно пить там, где труба.

— Кто же будет такую воду пить из этого пруда, а тем более из этой трубы?

— Старожилы поселка – бывшие работники этих очистных, по крайней мере, рассказывали, что раньше существовала такая негласная традиция, когда начальник подходил с кружкой к этой вот трубе и пил отсюда воду. То есть он отвечал за то, что здесь вода чистая, настолько качественной была очистка в то время, в советское. А ведь здесь тогда еще большие предприятия работали, и, соответственно, объемы очистки были совершенно иными. Сейчас и предприятий фактически нет, и очистка, сами видите, какая.

— Может быть, Вы кому-то из нынешних начальников предложите проделать то же самое — испить водицы из этой трубы?

— Я думаю, что они не согласятся. Но идея неплохая.

— Вы до сих пор находитесь в конфронтации с Геннадием Березиным?

— Я с ним еще ни разу не виделся с января этого года.

— В августе 2013 года Вы уличили Геннадия Березина и его водителя в нарушении ПДД. Был видеоролик, где Вы и другие люди буквально живым щитом остановили служебный автомобиль чиновника.

— Да, там была пешеходная улица — Октябрьская, а он проезжал под знак «Движение запрещено». При этом он довозил всегда до Пенсионного фонда свою жену на служебной машине.

Мы остановили тогда машину, вызвали сотрудников Госавтоинспекции. Они оштрафовали водителя. Рядом сидел Березин, на заднем сиденье — его жена Валентина Аркадьевна, руководитель Пенсионного фонда в Городище.

— Хорошо, с Березиным понятно. Вы его, мягко говоря, критиковали, много раз требовали его отставки с поста главы администрации. А с бывшим губернатором какие у Вас были отношения?

— Относительно Березина договорю: я требовал его отставки потому, что считал и считаю, что он район довел.

Что касается бывшего губернатора, я его тоже жестко критиковал. И на митингах, и в Законодательном собрании. Там у нас с ним случались перепалки.

У него такое поведение было: он просто сидит и кого хочешь перебивает. По идее сам орган — Законодательное собрание — над губернатором, а по факту он был хозяин. Кто бы ни говорил, он всех перебивает, и все сразу хвосты прижимают.

Однажды его «переклинило», и он начал критиковать меня, а я стал ему отвечать. Помню, у многих окружающих был шокированный вид. Потом, когда сессия закончилась, некоторые из них ко мне подходили, чтобы руку пожать.

Позднее, когда у него был годовой отчет о деятельности, никто серьезных вопросов не задавал, а я речь на 20 минут заготовил. Мне не то, что говорили прекратить, на меня вообще кричали.

— Это был тот случай, когда онлайн-трансляция, которая велась из зала заседаний парламента, внезапно оборвалась?

— Нет, онлайн-трансляция оборвалась, когда у нас с ним была перепалка на какой-то бытовой почве. Конечно, до вульгарного не доходило, но все ощущали, что так не делает никто и так делать нельзя, а то будет плохо. Было неизвестно, чего от меня ждать, значит, нужно было от меня избавляться.

Я знаю, что во время моего избрания в 2012 году, на Георгия Петровича [Камнева] давили, чтобы я не прошел. По сути, это все началось тогда. Возможно, органы торопили, потому что я «газовал». Нужно было меня не просто убрать, а посадить и очернить. Это должно было быть громкое дело. Нужно было арестовать и сразу по всем телеканалам показать.

— Андрей Викторович, Вы же понимаете, что губернатор не имеет права давать какие-либо указания ни начальнику управления МВД, ни руководителю управления СКР, если Вы об этом.

— По закону нет, но он может их… попросить. Думаю, оказывалось определенное давление.

— Иными словами, Вы хотите сказать, что Василий Бочкарев видел в Вас угрозу как в человеке, который может ему возразить, открыто высказать свое мнение как в парламенте, так и на митингах? Причем тогда — в конце 2011-го, начале 2012-го — митинги были более массовыми, чем сейчас, с жесткими требованиями, люди выходили на них вне зависимости от политических предпочтений. Они прямо высказывали свое недовольство — от «неправильных» итогов голосования на выборах в Госдуму в 2011-м и заканчивая своими бытовыми проблемами.

— Да, думаю, он видел, что если меня не остановить сейчас, потом для него будет больше проблем. Тем более вскоре уже должен был решаться вопрос о том, быть ему губернатором на новый срок или нет.

Очень немаловажно, на мой взгляд, то, что ему в этот период нужно было показать Кремлю свою прыть, показать, как он умело «расправляется» с неугодными. Не просто посадить человека и сделать из него «мученика», а красиво все сделать, чтобы это муссировалось все на самом верху. Полагаю, он явно рассчитывал, что в Кремле это оценят. Но это лишь мое мнение, не более.

— После того, как был суд в Городище 12 января 2016 года, который вынес приговор и Вы были освобождены, последовала жесткая реакция со стороны регионального отделения партии «Единая Россия». Также свое слово сказали и в ЛДПР. Но что интересно. Особо какой-либо информации в СМИ о том, что никакой банды нет, тогда не появилось. На суд приезжал, если не ошибаюсь, только один местный телеканал и фотограф. Мельком прошла информация и об апелляции на приговор. Зато все запомнили про «депутата-бандита» Зуева. Почему СМИ, на Ваш взгляд, не проявили должного внимания к теме освобождения?

— Я думаю, СМИ зависимы от управления внутренней политики [правительства Пензенской области]. Им дали ЦУ, они и писали изначально. Кто-то гнался за сенсацией, кто-то исполнял заказ. А писать потом обратное, значит, признавать свои ошибки. Этого никто из них не хотел. Может быть, не давали команды об этом писать. Это, возможно, была нежелательная информация для СМИ и тех, кто стоит над ними. Желательная информация была в том, что я якобы бандит и сидеть буду долго, а нежелательная, что ничего не получилось.

— Какой была Ваша первая мысль, когда Вы услышали приговор?

— Наконец-то все это закончилось, и, слава богу, что судья не стал брать грех на душу. Я понимаю, что реально мог сидеть долго. Изначально мне 20 лет пророчили, потом 9 просили. Я не знаю, на что бы все эти годы жила моя семья.

— Как изменилась Ваша жизнь после освобождения? Чем занимались первое время?

— Первое время я вообще не разлучался с семьей. Дочка долгое время боялась и боится до сих пор, что я опять уйду и долго не приду. Я ушел из дома, когда ей было два годика, а вернулся — уже пять. Я три дня рождения ее пропустил! Вот сейчас будет 29 декабря у нее день рождения — 6 лет, хочу хорошо отпраздновать.

Все время с семьей — еду в Пензу, они со мной. Неразлучно. Дома вместе, гуляем вместе. Долгое время были просто в разлуке.

У меня еще сын есть, в Пензе живет, ему сейчас 17 лет, и еще одному 14 лет — он живет со мной. Взрослые оба.

— Первый раз Вы появились на публике на «Сталинских чтениях». Тяжело было показываться на людях?

— Тяжело, конечно. Первое время я чувствовал взгляды, понимал, что они думают после этих всех репортажей по телевизору.

— Даже те, кто из КПРФ?

— Да, и в КПРФ, к сожалению, такие люди есть. Были, по крайней мере. Первое время я это очень ощущал — где-то по взглядам, где-то по словам, где-то просто слышал, как обо мне отзывались.

Я понимаю, что за это время меня сильно оклеветали. Пока я там был, я не мог защищаться. Когда вышел, то апелляции были. Я ждал окончания. Мне нужно было время прийти в себя, поэтому я и не давал никому интервью.

— Но в Вас на протяжении всех этих двух лет ни разу не усомнились родственники, друзья, коллеги, родители. Так?

— Мои близкие друзья и родственники там меня не бросили, а это для меня самое главное. А я видел в СИЗО многих людей, которых бросали. Это очень сильно давит.

Все могло быть очень плачевно, но Бог меня уберег. Меня дождались мои друзья, моя семья. Бог мне послал такую жену, таких родителей, которые меня воспитали таким, какой я есть. Я считаю, что они воспитали меня сильным человеком. Не слабым, как минимум. А еще дай Бог всем такого адвоката, какой защищал меня. Умнейший, порядочнейший человек, добрейшей души женщина — Лариса Сергеевна Симакова.

Сидя в СИЗО, чувствовал, что я другой, не такой, как все, что я политзаключенный. Для сотрудников УФСИН, конечно, я был обычным арестованным, но я видел, что и они понимали, за что я на самом деле сижу. Ведь я никого не убил, ничего ни у кого не украл, а реально находился там за свои убеждения. Я был неугоден действующей власти, и меня убрали, нашли причину. В 1937 году была 58-я статья «Враг народа». Сейчас такой статьи нет, но подходящую статью при желании найдут для каждого человека отдельно.

Мне нашли подходящую. Пытались более мелкие статьи, но не прошло, а это вариант беспроигрышный. С кем-то в детстве воробьев из рогатки стрелял — пожалуйста. Нужно создать доказательную базу. Арестовать всех вместе, а под давлением многие начинают ломаться. Потом поняли, что банды нет, надо заметать следы и хоть что-то вменить.

— Я знаю, что Ваша мама даже записала в 2014 году видеообращение. Она читала стихи — «Письмо к сыну».

— Да, она сама их писала, она поэтесса, с детства пишет. Я ее издавал, у нее есть один сборник. А эти стихи она прислала мне в СИЗО.

Только в видеоролике нет одного четверостишья, которое она забыла прочитать, когда его записывали. Оно должно было идти сразу после четверостишья про то, что меня долгое время не допрашивают в СИЗО — кому интересно, это на 2 минуте 37 секунде. Вот оно:

Упорно строят шаткий свой каркас
Для выдуманных скверных обвинений.
Что это политический заказ —
Ни у кого нет никаких сомнений.

— Вы уже сказали, что первое время было тяжело чисто психологически общаться с людьми, но потом, спустя какое-то время, Вы поняли, что люди — те же, например, односельчане — не чураются Вас, а, напротив, охотно идут на контакт.

— Да, я начал постепенно осознавать, что люди в целом позитивно ко мне относятся. Я это чувствовал, а еще сильнее ощутил, когда на выборах в Госдуму в этом году помогал Георгию Петровичу. Я много ездил по районам, в том числе по тем, где избирался депутатом, общался с простыми людьми, видел, что они мне верят.

При этом я некоторых из них не помню — оказалось, где-то кому-то помогал, когда-то кто-то на прием приходил, я решал какие-то проблемы, требовал исполнения своих обязанностей от чиновников. А люди-то помнят эту поддержку. И отношение у них соответствующее.

— Мне известно, что Вы недавно подали исковое заявление о компенсации морального вреда за незаконное уголовное преследование. Что Вы просите?

— Я прошу 2 млн. рублей за незаконное привлечение к уголовной ответственности.

В отношении меня было прекращено уголовное преследование по статьям, о которых так громко раструбили СМИ — ст. 209 УК РФ «Бандитизм» и ст. 210 УК РФ «Организация преступного сообщества», в связи с отсутствием в моих действиях состава преступления.

В общей сложности я провел под стражей по обвинениям в этих преступлениях чуть меньше года — 10 месяцев и 17 дней.

Мне разъяснили право на реабилитацию и имущественное возмещение вреда за незаконное уголовное преследование. Я воспользовался этим правом. Теперь прошу взыскать эти деньги с Минфина России в лице управления федерального казначейства по Пензенской области.

— Фактически за такую ошибку следствия будет расплачиваться бюджет, то есть налогоплательщики?

— Получается, что так.

— Примерно одновременно с этим Вы подали заявление в Октябрьский районный суд Пензы против члена «Справедливой России» Людмилы Коломыцевой, из уст которой на дебатах с Георгием Камневым в августе 2016 года прозвучала фраза о том, что Вы якобы связаны «группировкой бандитской», «с ОПГ так называемой».

— Я с ней не знаком лично, никогда не виделись. Я знал, что она есть, потому что громкое дело было, когда она судилась, потому что не прошла на выборах в пензенскую гордуму. Мне это импонировало: человек борется.

Но здесь, может быть, не желая того, она меня опорочила, сказала неправду. Решения суда такого нет. Может быть, она где-то это прочитала, разницы нет. Она сказала неправду, это принесло мне вред. Либо она должна доказать, что это правда, либо согласиться и идти на мировую.

— 5 апреля 2016 года было принято решение о лишении Вас полномочий депутата Законодательного собрания Пензенской области в связи со вступлением в силу обвинительного приговора. Вы считаете, полномочия с Вас были сняты законно?

— В связи с тем, что закон есть, лишили законно. Но я считаю, что сам закон противоречит логике и вышестоящим законам.

Да, действительно, в 2011 году в закон о гарантиях прав избирателей на выборах и референдумах внесли изменения такого плана, что одним из оснований лишения депутатских полномочий является вступление в силу обвинительного приговора суда. Но во всем остальном выборном законодательстве все привязано к судимости, как раньше. И до 2011 года лишение депутатских полномочий было также связано с судимостью. Теперь, чтобы лишить депутата полномочий, судимость необязательна. Есть такая формулировка. Почему так сделали, непонятно.

То есть человек идет на выборы, и он должен быть несудимым, чтобы у него было пассивное избирательное право. Соответственно, несудимый человек может идти в депутаты. Я сейчас несудимый, дела прекращены за истечением сроков давности. По закону в таких случаях судимость не наступает. Фактически, после лишения полномочий, если на следующий день выборы, я могу в них участвовать. Что же получается? Меня лишили депутатских полномочий, но в результате я совершенно не поражен ни в каких правах, и даже в выборах я могу участвовать. Это дыра в законодательстве.

Прецедентов таких по стране нет, юристы излазили всю практику. Осужденных депутатов хватает, но практически у всех, где были обвинительные приговоры, есть наказание — штраф, условный срок или реальный. Значит, судимость наступила, их законно лишили депутатских полномочий.

В моем случае судимость не наступила. Получается, что в законе не указано, какой именно обвинительный приговор, вступивший в законную силу, является основанием для лишения депутатских полномочий — повлекший или не повлекший судимость. Насколько я понимаю, в 99,9% случаев обвинительный приговор влечет за собой судимость. А что делать с теми, у кого не влечет? Сейчас я один такой в стране.

— В 2017 году состоятся выборы в Законодательное собрание Пензенской области. Вы намерены принять в них участие как кандидат?

— Да, я пойду. Я для себя решил, что буду участвовать в этих выборах. Я пообщался со многими людьми, в том числе во время поездок с Камневым, вне рамок этих поездок общался. Я вижу, что люди меня поддерживают, меня это воодушевляет. Я хочу помогать людям. Делать то, чем я, собственно, и мешал той власти и за что пострадал. Я намерен не просто идти, а намерен выиграть. В том же округе — в своем, родном.

— Вы осознаете, что против Вас будет развернута массированная информационная кампания?

— Понимаю.

— Как будете с этим бороться?

— Правдой.